(родился 1079, Ле-Пале, близ Нанта - умер 21 апреля 1142, аббатство Сен-Марсель, Бургундия) - средневековый французский религиозный философ, теолог, поэт и музыкант. 

Его называли «трубадуром философии», «рыцарем диалектики». Он родился в Бретани, в местечке Палле близ Нанта в рыцарской семье. Отказавшись от права майората, он стал школяром-клириком. Сам держал школы в Мелене, Корбейле, Париже, где в основном занимался диалектикой. После 1113 г. учится в ланской школе у Ансельма Ланского, где начал преподавать теологию на рациональных основаниях и без разрешения верхов католичества, что вызвало протест Ансельма и его сподвижников.

Католическая религиозная организация неоднократно осуждала Абеляра за правдивые «еретические» высказывания. Абеляр создал произведение «Да и нет», в котором критически проанализировал 158 пунктов католического вероучения, противоречащих друг другу. Свою работу он объяснил так:

«…даже сами пророки и апостолы не были совсем чужды ошибок…».

Рационалистическая направленность идей Абеляра вызвала протест ортодоксальных религиозных кругов: учение Абеляра было осуждено соборами 1121 и 1140. Однако религиозные круги впоследствии положили большинство его сочинений в основу своей науки.

«Веровать должно лишь такой истине, которая стала понятна для разума».

«Вера, не просветлённая разумом, не достойна человека».

«Фальшивое никогда не бывает прочным».

«Нынешние школы никчемны по результату. Преподается только умение складывать слова без понимания, как будто для овец важнее блеять, чем кормиться».

«Безрассудно судить о мыслях и понимании одного по мыслям и пониманию другого».

«Благополучие всегда делает глупцов надменными, а беззаботное мирное житье ослабляет силу духа и легко направляет его к плотским соблазнам...».

«Если в какой-либо книге что-то поражает нас как абсурдное, то не будем спешить говорить: «Автор этой книги не придерживался истины». Куда справедливее и уместнее признать, что или в рукопись вкралась неточность, или истолкователь ошибся, или мы сами не до конца понимаем читаемое».

«Человек, в сущности, дикое, страшное животное. Мы знаем его лишь в состоянии укрощенности, называемом цивилизацией, поэтому и пугают нас случайные выпады его природы».

«Логика оттолкнула от меня мир».

«Нельзя уверовать в то, чего бы предварительно не понял».

«Человеческие чувства часто сильнее возбуждаются или смягчаются примерами, чем словами».

«Не мнения людей, а доводы разума - вот универсальная формула поиска истины».

«То, чем мы грешим в молодости, приходится искупать в старости».

«Абсолютная нравственность: запрещено всё».

«Постоянное и частое сомнение – первый ключ к мудрости… Ибо сомнения толкают нас к поискам, а поиски помогают познать истину».

«С сильной любовью не могут ужиться черные подозрения».

«В любом философском обсуждении, - говорит Абеляр, - авторитет ставится на последнее место или совсем не принимается во внимание, так что вообще стыдятся приводить доказательства, проистекающие от чьего-либо суждения о вещи, т. е. от авторитета».

«Если после учений философов мы станем обсуждать их жизнь, то обнаружим у них правила истинной религии. Как и апостолы, они умели отрешаться от всего. Кто сравнится с Диогеном в презрении к миру?»

«Высшая правота Бога ничему не позволяет произойти беспричинно. Она же предопределяет во благо самоё зло, рассчитывая использовать его наилучшим образом, ибо благо, что есть зло, хотя зло, однако, никоим образом не может быть благим.

Так же как высшая дьявольская низость часто пользуется самим благом наихудшим образом, потому что преображает его в дела с наихудшим результатом, и так же как некоторые дела делаются наихудшим образом, хотя и используют добрые средства, так Бог, наоборот, наилучшим образом использует то, что весьма плохо совершает дьявол.

Ведь и тиран, и князья могут пользоваться мечом во зло и во благо, один ради насилия, другой ради праведного возмездия; и, я полагаю, не существует никаких инструментов или приспособлений для наших нужд, которыми - в зависимости от качества интенций - мы не могли бы пользоваться как плохо, так и хорошо, то есть: совершенно не важно, что случается, а важно, с каким это происходит умыслом.

Отсюда: любой человек бывает как добрым, так и дурным, бывают и причины для добрых и дурных дел, из-за которых случается, что существует как доброе, так и злое. В самом деле, кажется, что добрый человек отличается от злого не тем, что он делает то, что может быть благом, но скорее тем, что делает это хорошо.

Благим часто называется то, что, однако, вовсе не благо, то есть совершается не с благим намерением, то кажется, что можно сделать благо, хотя это делается не во благо. Ведь часто бывает, что одно и то же совершается разными людьми так, однако, что по своим намерениям один это делает во благо, а другой - во зло.

Так, например, если двое вешают какого-либо осужденного, причем один только потому, что его ненавидит, а другой потому, что должен исполнить праведный приговор; эта праведная казнь через повешение оказывается праведным делом со стороны последнего, ибо его намерение правильно, и неправедным со стороны первого, ибо совершается не из любви к справедливости, но рвением к ненависти и гневу.

Говорят даже, что иногда злодеи либо сам дьявол соучаствуют с Богом в одном и том же деянии таким образом, что одно и то же объявляется содеянным как Богом, так и ими. Мы видим, например, что Сатана похитил всё добро у Иова, а сам Иов, тем не менее, утверждает, что оно было отобрано у него Богом: Господь дал, Господь и взял (Иов, 1,21)».

Описывал содержание письмо Элоизы Абеляру, содержащее лицемерие слепого поклонения к человеческой плоти:

«Люди прославляют мое целомудрие, не зная о моем лицемерии. Они принимают за добродетель чистоту телесную, тогда как добродетель – свойство не тела, а души. Приобретя некоторую похвалу от людей, я не имею никакой заслуги пред богом, испытывающим сердце и душу человека и видящим сокровенное.

Меня считают благочестивой в наше время, когда только в редких случаях благочестие не является лицемерием и когда наибольшими похвалами превозносится тот, кто не вступает в противоречие с общественным мнением. Может быть, это до известной степени и заслуживает похвалы и даже представляется угодным Богу, если кто-либо внешним своим поведением – каковы бы ни были его намерения – не приводит к соблазну в церкви и из-за него имя Божье не подвергается хуленью у неверных и не становится предметом поношения у мирян тот духовный орден, к которому он сам принадлежит.

В этом заключается также некоторый дар божественного милосердия, которое дает возможность не только делать добро, но и воздерживаться от зла. Но напрасно воздерживаться от зла, если не совершать затем добра, согласно написанному: «Уклонись от зла и сотвори благо». Но и то и другое напрасно, если оно не творится из любви к Богу.

Бог свидетель, что я всю мою жизнь больше опасалась оскорбить тебя, нежели бога, и больше стремлюсь угодить тебе, чем ему. И в монастырь я вступила не из любви к Богу, а по твоему приказанию. Подумай же, сколь печальную и жалкую жизнь я влачу, если и на земле я терплю это все напрасно, и в будущей жизни не буду иметь никакой награды.

Тебя, как и других, долго обманывало мое притворство, и ты принимал лицемерие за благочестие, а потому, когда ты поручаешь себя моим молитвам, ты требуешь от меня того, что я ожидаю от тебя. Умоляю тебя, не думай обо мне так и не переставай помогать мне своими молитвами. Не считай меня здоровой и не лишай меня милости исцеления. Не верь, что я в нем не нуждаюсь, и не уклоняйся от помощи в моей нужде. Не думай, что я сильна, и не дай мне погибнуть раньше, чем ты успеешь поддержать меня в моем падении.

Лживая лесть повредила многим, лишив их той опоры, в которой они нуждались. Господь восклицает устами Исайи: «Народ мой, ублажающие тебя обманывают и рассеивают пути шагов твоих». То же говорит он и устами Иезекииля: «Горе сшивающим чародейные мешочки под мышки и делающим покрывала для головы всякого размера, чтоб уловлять души!» С другой стороны, говорит так же и Соломон: «Слова мудрых, как иглы и как глубоко вбитые гвозди, которые не исцеляют раны, а бередят их»....

Безрассудно человеческое суждение о том, что подлежит лишь суду Божьему. Потому и написано: «Не хвали человека при жизни его». То есть: не хвали человека тогда, когда, восхваляя его, ты можешь сделать его недостойным похвалы. Так и твоя похвала: чем приятнее она для меня, тем опаснее; и чем больше я пленяюсь и восхищаюсь ею, тем больше стараюсь во всем тебе нравиться. Умоляю тебя, не будь во мне уверен, а скорее всегда опасайся за меня и всегда помогай мне своими заботами».

«В народе широко распространена некая иносказательная басня о лисице. Как говорят, лисица, заметив на дереве вишни, начала карабкаться на него, чтобы освежиться ими. Когда ж лисица не смогла взобраться на дерево и, соскользнув, упала, она, разгневавшись, сказала: «Не надо мне вишен; они отвратительны на вкус».

Так и некие современные ученые, будучи не в состоянии постичь силу доказательств диалектики, проклинают ее настолько, что считают все ее положения, скорее софизмами и обманом, нежели доводами разума. Эти слепые поводыри слепцов, не знающие, как говорит апостол, ни того, о чем они говорят, ни того, что они утверждают, осуждают то, чего они не знают, и чернят то, чего не постигают. Они считают смертельным испробовать то, чего они никогда не вкушали. Все непонятное им они называют глупостью и все, для них непостижимое, полагают бредом.

Так обуздаем же дерзость этих лишенных разума людей свидетельствами священного писания, на которое, по их признанию, они больше всего опираются, потому что мы не в силах опровергнуть их доводами разума. Пусть они, наконец, признают искусство диалектики, так сильно порицаемое ими (как противоречащее священному писанию), поскольку церковные учители восхваляют ее и считают необходимой для этого писания.

Ведь блаженный Августин решился превознести это знание великими (похвалами и признал, что по сравнению с прочими искусствами только оно одно дает возможность познания и только его одно следовало бы назвать знанием. Поэтому во второй книге «О порядке» он говорит: «Наука наук, которую называют диалектикой. Она учит учить, она учит учиться. В ней сам разум проявляет себя и открывает, что он такое и что он хочет; только она есть знание, и она не только хочет, но также и может творить знающих».

Он же во второй книге «О христианском учении» заявляет, что из всех искусств для священного писания особенно необходимыми являются диалектика и арифметика. Одна – для разрешения вопросов, другая для – разъяснения аллегорических тайн, которые мы часто находим в природе чисел; и тем более он превозносит диалектику, чем более необходимой считает ее для разъяснения всех сомнений в исследованиях. Он говорит также: «Остается то, что относится не к телесным чувствам, но к разуму души, где царят наука рассуждения и наука числа».

«Когда же не хватает знамений чудес, то нам остается единственный способ сражаться против любых противников: победить словами то, что мы не можем победить деяниями. В особенности, когда у разбирающихся людей большую силу имеют разумные доказательства, чем чудеса, относительно коих можно легко впасть в сомнение, не сотворены ли они дьявольским наваждением.

Поэтому и истина говорит: «Восстанут лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Но, скажешь ты, и в доказательствах рождается больше всего заблуждений, и нелегко различить, когда приводятся обоснованные доказательства, которые надо принимать за таковые, и когда нужно такие отвергать как софизмы.

А так, говорю я, случается с теми, которые не достигли опытности в доказательствах. Так вот для того, чтобы этого не случилось, следует изучать науку о доказательстве в рассуждениях, т. е. науку логики, которая, как упоминает блаженный Августин, имеет больше всего значения для исследования всякого рода вопросов, встречающихся в священном писании. И это, конечно, необходимо для тех ученых, которые меньше всего избегают рассмотрения вопросов, так как уверены в своей достаточной опытности для их разрешения».

Писал ситуацию межрелигиозного спора между верующими: «Всякий, конечно, из тех, кто не доверяет собственным силам, нападает неохотно, и добровольно бросается в битву только тот, кто надеется на славу победы. Первые же (то есть, опирающиеся на закон) впадают в столь великое безумие, что, как они сами признают, не стыдятся заявлять о своей вере в то, чего понять не могут, как будто бы вера заключается скорее в произнесении слов, нежели в духовном понимании, и более присуща устам, чем сердцу. 

И эти люди особенно похваляются, когда им кажется, что они верят в столь великое, чего они не в состоянии ни высказать устами, ни постигнуть разумом. И до такой степени дерзкими и высокомерными делает их исключительность их собственного убеждения, что всех тех, кого они находят отличающимися от них по вере, они провозглашают чуждыми милосердия божьего и, осудив всех прочих, считают блаженными только себя.

Итак, долго обдумывая подобную слепоту и высокомерие такого рода людей, я обратился к божественному милосердию, смиренно и беспрестанно умоляя его, чтобы оно удостоило извлечь меня из столь великой пучины ошибок и, спасши от ужасной Харибды, направило бы меня после таких великих бурь к спасительной гавани. Поэтому также и ныне вы видите, что я с нетерпением жажду как ученик ваших ответных доказательств».

«Видит Бог, отцы и владыки, что вынужденный обращаться к вам, хотя и по делу серьезному и важному для всех, я, ничтожнейший из людей, испытываю смущение перед вами, ибо молчите и вы, и другие, коим надлежало бы высказаться.

Ведь когда я вижу, что вера общего упования, которую Христос освятил для нас своей кровью, за которую апостолы и мученики наши боролись вплоть до смертного часа и которую святые учители путем тяжких трудов и великих стараний сохранили неповрежденной, защищенной и нерушимой до печальных дней нашего времени, когда я вижу, что эта вера подрывается столь серьезным и опасным образом, в то время как нет никого, кто оказал бы этому сопротивление и противодействие, я стражду и от скорбящей души и сокрушенного сердца принужден говорить о том, за что, если бы это было необходимо, я готов был бы и умереть.

Ведь не о малом идет речь, а о вере в святую Троицу, о личности Искупителя, о Духе Святом, о божественной благодати и о таинстве общего искупления. Ибо Петр Абеляр опять учит новому, пишет новое, и книги его переплывают моря и переступают чрез Альпы. Его новые суждения о вере и новые его учения распространяются по областям и королевствам и настолько невозбранно проповедуются и свободно защищаются, что, как передают, они пользуются авторитетам и в римской курии.

Говорю вам, молчание ваше – опасно как для вас, так и для церкви божьей. Мы почитаем за ничто уничтожение веры, ради которой мы отреклись от самих себя! Мы не страшимся того, что нападают на Бога, лишь бы не нападать самим! Говорю вам, что, только еще рождаясь, это зло чревато многим, и если этого не предотвратить, оно превратится в змия, для которого едва ли можно будет найти заклинателя.

Обратите внимание на то, почему я так говорю».