Митрополит Евлогий (Георгиевский)
(родился 10
апреля 1868 году в Тульской губернии — умер
8 августа 1946 году в Париже). Митрополит Евлогий, один из немногих, кто
остался в юрисдикции митрополита Сергия (Страгородского). Наряду с епископом
Вениамином (Федченковым) согласился признать лояльность в отношении государственного
устройства всего рабоче-крестьянского советского народа.
«Тяжёлые впечатления раннего моего детства заставили меня еще ребенком
почувствовать, что такое социальная неправда. Впоследствии я понял, откуда в
семинариях революционная настроенность молодежи: она развивалась из ощущений
социальной несправедливости, воспринятых в детстве. Забитость, униженное
положение отцов сказывалось бунтарским протестом в детях. Общение с народом
привело меня с детских лет к сознанию, что интересы его и наши связаны».
«Чудный дар свободы наша русская церковь не сберегла и попала под
влияние государства. Политика вошла в церковь и значительно угасила горение
духа, связала, сковала свободу ее жизни, и церковь, подчиненная государству,
стала терять в народе авторитет... Оно (государство) оказывало мощную
материальную поддержку, но церкви за нее приходилось дорого, слишком дорого
расплачиваться: оно брало от церкви больше, чем само ей давало, давало блага
тленные, материальные, и заставляло поступаться тем, чем поступаться нельзя...».
«Или великое смирение крестьян – христиан давало народу такую
огромную силу терпеть всё? Или глубокая идея о суетности и скоротечности этой
временной жизни давала ему мудрость философа, народа-богоносца… Или он чуял,
что корни несчастий и скорбей находятся где-то глубже и неустранимы? Или
просто, при своем хорошем сердце и сносной жизни он удовлетворялся малым своим
счастьем, не зная другого лучшего, а если и видел его у господ, то не завидовал
им. И я не тому дивлюсь, что бывали восстания крестьян, а нужно удивляться
тому, что их было все же очень мало».
«Дети «податного сословия»… не имели права учиться в средних и высших
школах. И нам для этого нужно было отписаться от крестьянства: «народ должен
был дать» на это согласие».
«Вся … Русь была, в сущности, сплошным монастырем, только в миру, с
семьей. Тут много правды. Например, посты соблюдались строго, жизнь была в
общем молельная, в грехах каялись, «послушание» – крепостное, а потом и на
«воле», - несли: трудились до поту, жили бедно, терпели лишения, не роптали,
смирялись… Разве это не скит?»
«Толстой у нас (в семинарии) считался запрещенным для чтения, равно
как и Достоевский… Читали Белинского, Писарева, Добролюбова, Чернышевского,
Горького, Андреева, Бокля, Тимирязева…».
«В Екатеринославе, например, власть переменялась последовательно
восемнадцать раз! И народ все же остановился на большевистской партии как
своей. В России говорили тогда: плоха власть, да наша.
А власть эта не только гладила народ по головке всякими обещаниями и
науками, а вскоре взяла его в ежовые рукавицы и переработку. Часто обвиняют
большевиков в терроризме. Но в этом не только их сила, но и государственная
правда. Только настоящая власть без страха употребляет, где нужно силу, до
смертной казни включительно. И народ, несмотря на это - а я скажу, наоборот,
именно поэтому! - еще решительнее прислонился к советской власти».
«Так объясняю я себе победу большевиков: их принял (или, что одно и то
же, выбрал среди других) народ сознательно, по своей воле…».
«Патриаршее послание об анафеме (советской власти) немало причинило
вреда и потом: во всех белых армиях и в эмиграции его печатали, перепечатывали
и распространяли как средство политической пропаганды против советской власти…».
«Неужели христианство стоит за этих сытых людей, а не за бедняков?
Нет и нет! Это какая-то ошибка, что будто церковь должна защищать интересы
собственников вообще, а богачей в частности!»
«Мы из монастыря увидели мчащийся по пенистым волнам миноносец «с
белыми властями»… как на ангела смотрели и мы, и многие. Но недолго:
разочарование наступило быстро. И белые стали жестоко расправляться с
противниками».
«Белые армии все катились и катились вниз. Авторитет генерала
Деникина пал: в его «звезду» перестали
верить… А к весне он решил уйти. Написал Манифест, что порвалось доверие между
ним и армией. Велел старшим генералам избрать нового главнокомандующего, а сам
уехал за границу».
«Белый офицер: Да, мы тоже разбойники, как и те, но только мы висим на
правом кресте от Христа, и можем раскаяться, а они – левые хульники,
непокаянные».
«Боже! Мы еще до сих пор не понимаем, что ведь вся сила в народе:
будет он с нами, и мы спасемся, не будет, мы без него – нули…».
«Правильную позицию приняла вся наша родина и вся наша церковь:
признала советскую власть».
«Если мы веруем, что над всем есть Промысел Божий, если мы повторяем
евангельское слово: «и волос с головы не падет без воли Божией», так неужели
такое колоссальное событие, как революция, случилась без этой воли? Недопустима
даже самая мысль об этом…».
|