| Добролюбов Николай
Александрович  
(родился 24
января 1836 года в Нижнем Новгороде — умер 17 ноября 1861 года в Петербурге) —
русский литературный критик, публицист, революционер. Родился в семье
священника, воспитывался в духе религиозности, что впоследствии и послужило
описать лицемерные отношения, происходящие в российской империи.
Николай Александрович Добролюбов
выразил своё критическое отношение к крепостничеству в статье «Что такое обломовщина?».
Добролюбов увидел в «Обломове» ничтожность рабовладельческого строя.
Характеризуя, что Илья Ильич Обломов – «коренной народный наш тип»,
символизирующий лень, бездействие и застой всей крепостнической системы.
«Религия прощать врагов нас учит -
молчать, когда нас царь гнетёт и мучит».
Добролюбов высмеивал
псевдопатриотов, за их казенный «квасной патриотизм»: «На деле, разумеется, не бывает у этих господ и следов патриотизма,
так неутомимо возвещаемого ими на словах. Они готовы эксплуатировать, сколько
возможно, своего соотечественника, не меньше, если еще не больше, чем
иностранца; готовы даже легко обмануть его, погубить его ради своих личных
видов, готовы сделать всякую гадость, вредную обществу, вредную, пожалуй, целой
стране, но выгодную для них лично. Если им достанется возможность показать свою
власть хоть на маленьком клочке земли в своем отечестве, они на этом клочке
будут распоряжаться, как в завоеванной земле А о славе и величии отечества
все-таки будут кричать И оттого они - псевдопатриоты!..» 
«Нет такой вещи, – рассуждал Добролюбов, – которую можно было гнуть и
тянуть бесконечно: дойдя до известного предела, она непременно изломится или
оборвется. Так точно нет на свете человека и нет общества, которого нельзя было
вывести из терпения. Вечной апатии нельзя предположить в существе живущем; за
летаргиею должна следовать или смерть, или пробуждение к деятельной жизни.
Следовательно, ежели правда, что наш народ совершенно равнодушен к общественным
делам, то из этого вытекает вопрос: нужно ли считать это признаком близкой
смерти нации, или нужно ждать скорого пробуждения? Пессимисты готовы, пожалуй,
осудить на медленную смерть целое племя славянское; но, по нашему глубокому
убеждению, они крайне несправедливы».
«Невозможна долгая летаргия или смерть «славянского племени», неизбежно
пробуждение русского народа, т.е. мощное и организованное восстание, революция».
Ода на смерть Николаю I
«По неизменному
природному закону
События идут
обычной чередой:
Один тиран исчез,
другой надел корону,
И тяготеет вновь
тиранство над страной.
И ни попыткою, ни
кликом, ни полсловом
Не обнаружились
трусливые сердца,
И будут вновь
страдать при сыне бестолковом,
Как тридцать лет
страдали от отца.
Да, тридцать лет
почти терзал братоубийца
Родную нашу Русь,
которой он не знал,
По каплям кровь ее
сосал он, кровопийца,
И просвещенье в
ней цензурою сковал.
И, не поняв, что
только в просвещенье
Народов честь, и
мощь, и благо, и покой,
Все силы напрягал
он для уничтоженья
Стремлений и
надежд России молодой.
Что жизнью свежею
цвело и самобытной,
Что гордо шло
вперед, неся идеи в мир,
К земле и к небу
взор бросая любопытный, —
Он все ловил, душил,
он все ссылал в Сибирь.
Всю жизнь
стремился он, чтоб сделать Русь машиной,
И, точно, упростил
правленья механизм:
Вельмож и мужиков
бия в голову дубиной
И возвеличил лишь
военный деспотизм.
Он грабил нашу
Русь, немецкое отродье,
И немцам передал
на жертву наш народ,
Без нужды он
привлек к нам ратное невзгодье,
Других хотел
губить, но сам погиб вперед.
И в день
всерадостный его внезапной смерти
Сын хочет взять
себе его за образец!
Нет, пусть тебя
хранят все ангелы и черти,
Но нас не будешь
ты тиранить, как отец!
Пора открыть глаза
уснувшему народу,
Пора лучу ума
блеснуть в глухую ночь,
Событий счастливых
естественному ходу
Пора энергией и
силою помочь».
Заканчивая стих с обращением к новому царю
Александру II:
«Не правь же,
новый царь, как твой отец ужасный,
Поверь, назло
царям, к свободе Русь придет,
Тогда не пощадят
тирана род несчастный
И будет без царей
блаженствовать народ»
«И день придет! —
и не один певец,
Но голос всей
народной Немезиды
Средь века
прогремит вдруг из конца в конец:
«Да будешь проклят
ты и все Николаиды!» (1856 г.)
Перед гробницею позорной
«Перед гробницею позорной
Стою я с радостным челом,
Предвидя новый, благотворный
В судьбе России перелом.
О славном будущем мечтаю
Я для страны своей родной,
Но о прошедшем вспоминаю
С негодованьем и тоской.
На муки рабства и презренья
Весь род славянский осужден,
Лежит печать порабощенья
На всей судьбе его племен.
И Русь давно уж подчинилась
Иноплеменному ярму,
Давно безмолвно покорилась
Она позору своему.
В цари к нам сели скандинавы,
Теснили немцы нас. Царьград
Вносил к нам греческие нравы
И всё вертел на новый лад.
Потом, при этом рабстве старом„
Доставшись новым господам,
Русь в пояс кланялась татарам
И в землю — греческим попам.
Сперва под игом Русь стонала,
Кипело мщение в сердцах,
Но рабство и тогда сыскало
Себе защитников в попах.
«Покорны будьте и терпите, —
Поп в церкви с кафедры гласил, —
Молиться богу приходите,
Давайте нам по мере сил».
Века промчались. Поколенья
Сменялись быстрой чередой.
В повиновенье и терпенье
Нашли обманчивый покой.
Природными рабами были
Рабы, рождаясь от рабов,
И, как веленья бога, чтили
Удар кнута и звук оков.
И пред баскаками смиренно
Князья их падали во прах...
Но гибнет мощь татар мгновенно
В домашних распрях и войнах.
Орда разбилась. Русь свободна...
Но с рабством русские сжились, —
Они, не умствуя бесплодно,
От воли сами отреклись.
Зато, князья, увидев ясно,
Что не рабы они теперь,
Принялись править самовластно,
С господ ордынских взяв пример.
Как из лакеев управитель,
Как дворянин из мужиков,
Таков же вышел повелитель —
Царь-самодержец из рабов.
И деспотизмом беззаконным
Довольно Русь угнетена;
И до сих пор в забытьи сонном
Молчит и терпит всё она.
Царь стал для русских полубогом,
Как папа средневековой;
Но не спокойствия залогом
Был он, а гибельной грозой.
Но пусть бы так!.. Еще России
Полезны дядьки и лоза;
Пусть предрассудки вековые
Рассеет царская гроза;
Пусть сказки нянек царь прогонит,
Пусть ум питомца развернет,
Сомненья искру в нем заронит,
К любви, к свободе приведет.
Тогда пусть правит. Но неведом
Ему язык высоких дум;
Но чужд он нравственным победам,
Но груб и мелочен в нем ум.
Но шесть десятков миллионов
Он держит в узах, как рабов,
Не слыша их тяжелых стонов,
Не ослабляя их оков.
О Русь! Русь! долго ль втихомолку
Ты будешь плакать и стонать
И хищного в овчарне волка
«Отцом-надеждой» называть?
Когда, о Русь, ты перестанешь
Машиной фокусника быть?
Когда проснешься ты и встанешь,
Чтобы мучителям отмстить?
Проснись, о Русь! Восстань,
родная! Взгляни, что делают с тобой!
Твой царь, себя лишь охраняя,
Сам нарушает твой покой.
И сам, в когтях своих сжимая
Простых и знатных, весь народ,
Рабов чиновных награждая,
Такое ж право им дает.
И раб разумно рассуждает:
«Я сам покорствую царю;
Коль он велит, то умолкает
Честь, разум, совесть — я творю.
И раб мой, ползая во прахе,
Пусть, что велю ему, творит;
Пусть в угнетении и страхе
И ум и совесть заглушит.
Он мой! Он должен отступиться
От прав, от чести... от всего...
Он для меня живет, трудится;
Мои — плоды трудов его».
И в силу мудрого решенья
Он мучит бедных мужиков,
Свои безумные веленья
Законом ставя для рабов.
Какой-нибудь крючок приказный,
За подлость «статского» схватив,
Солдат, бессмысленный и грязный,
Дворянство силою добыв;
Князь промотавшийся, мильоны
Взяв за купеческой женой;
Безвестный немец, жид крещеный,
Нажившись на Руси святой, — <
Все ощущают вдруг стремленье
Душами ближних обладать,
Свое от высших униженье
Чтоб на подвластных вымещать.
И хладнокровно приступает
К позорной купле старый плут,
И люди братьев покупают!..
И люди братьев продают!..
Ужасный торг. Он — поношенье
Покупщикам и продавцам,
Царю и власти униженье,
Всему народу стыд и срам.
Какой закон, какое право
Торг этот могут оправдать?
Какие дикие уставы
Дозволят ближних продавать?
Не ты ль, наш царь, с негодованьем
Продажу негров порицал?
Филантропическим воззваньем
Не ты ль Европу удивлял?
А между тем в твоей России
Не негры, пленники войны, —
Свои славяне коренные
На гнусный торг обречены.
Скажите, русские дворяне,
Какой же бог закон изрек,
Что к рабству созданы крестьяне
И что мужик не человек?..
Весь организм простолюдина
Устроен так же, как у вас,
Грубей он, правда, дворянина,
Зато и крепче во сто раз.
Как вы, и душу он имеет,
В нем ум, желанье, чувства есть,
Он ложь высказывать не смеет;
Но и за это — вам же честь!
Свободы, мысли и желанья
Его лишили; этот дар -
Всех человеков достоянье —
Ему неведом: он товар.
О нем спокойно утверждают,
Что рабство у него в крови, —
И те же люди прославляют
Ученье братства и любви.
Сыны любимые Христовы,
Они Евангелие чтут
И однокровного, родного
Позорно в рабство продают.
И что за рабство! Цепь мучений,
Лишений, горя и забот;
Не много светлых исключений
Представит горький наш народ.
Всё в угнетенье, всё страдает,
Но всё трепещет и молчит,
Лишь втайне слезы проливает
Да тихо жалобы твердит.
Но ни любви, ни состраданья
Нет в наших барах-палачах,
Как нет природного сознанья
О человеческих правах.
На грусть, на плач простолюдина
Они с презрением глядят,
Рабы в руках их все — машина,
Они вертят ей как хотят.
Помещик в карты проиграет —
Завел машину: «Дай оброк!»
И раб последнее сбирает,
Скрыв в сердце горестный упрек.
Но если бедный, разоренный
Неурожаем мужичок,
Большой семьей обремененный,
Не в силах выплатить оброк?
Так что ж! пусть мерзнет, голодает,
Пусть ходит по миру с семьей.
Свои права помещик знает
Над крепостной своей душой:
Он у раба возьмет корову,
Отнимет лошадь, хлеб продаст
И в назидание сурово
Ему припарку в спину даст.
И раб покорен, как машина,
Но хочет он и есть и пить,
И не во власти господина
В нем чувства тела истребить.
Меж тем и хлеб дневной не может
Он, как хотелось бы, иметь:
Гнилую корку часто гложет,
Пустые щи — его обед.
Изба соломою покрыта,
В ней тараканы, душь и смрад —
И вот всё доброе забыто,
Мужик пускается в разврат.
Пустеет хата, плачут дети,
Муж с горя пьет, да бьет их мать,
Не силен страх господской плети —
У них уж нечего отнять.
И, наконец, мужик несчастный,
Уже негодный для господ,
Для муки новой и ужасной
К царю в солдаты попадет.
Еще счастлив, когда он может
Мгновенно в битве умереть,
Но чаще в гроб его уложат
Труд, горе, бедность, розги, плеть.
Да еще крепкое сложенье,
Да мысль, что так велит судьба,
С привычкой давнею к терпенью
Спасают русского раба.
Лишь русский столько истязаний
С терпеньем может выносить,
Лишь он среди таких страданий
Спокойно может еще жить.
Но есть ужасные мученья,
Невмочь и русскому они,
И большей части населенья
Они в России суждены.
Проступок легкий и ничтожный
И даже мнимая вина,
В чем мысль и правду видеть можно,
Всегда жестоко казнена.
Не может барину свободно
Всей правды высказать мужик,
Не может мыслить благородно,
Боясь бессовестных владык.
Не может барину ответить
На вздор и грубости его;
Не смеет даже он приметить
Уничиженья своего.
Владеть имуществом не смеет,
Не волен даже сам в себе,
Затем что барин им владеет,
Он господин в его судьбе.
И даже брачных наслаждений
Раб часто барином лишен:
Тиран для скотских наслаждений
Берет детей, берет и жен.
Считая барина священным,
Каким-то высшим существом,
Мужик пред деспотом презренным
Поникнет телом и умом.
А тот собаками для шутки
Начнет несчастного травить;
Велит в мешок на трое сутки
Позорно вплоть его зашить,
Иль на дворе в крещенский холод
Водой холодной обольет,
Или на жажду и на голод
Дня три-четыре предает.
Заставит голыми руками
Из печки угли выгребать
Иль раскаленными щипцами
На теле кожу припекать.
Льет кипяток ему на руки,
Сечет плетьми по животу...
Но все их казни, все их муки
Я никогда не перечту.
Одну ужасную картину
Запомнил я до этих пор,
Как раз к вельможе-господину
Рабы являлись на позор.
С тупым, но злобным выраженьем,
С самодовольствием в лице,
К рабам проникнутый презреньем,
Сидел он гордо на крыльце.
И вот идут к нему в ворота,
Без шапок, кучка мужиков;
Грызет их бедность и забота,
Довольства нет в них и следов.
Печально, робкими шагами
Они к тирану их идут,
Стараясь угадать глазами,
Что — гнев иль милость — в нем найдут?
«Скоты! все станьте на колена!» —
Вдруг крикнул барин. Мужики
Со страхом падают; их члены
Дрожат, и чувства их горьки.
Они пришли сюда с прошеньем,
Чтоб их палач повременил
Оброк с них драть с ожесточеньем, —
Но сразу он их поразил.
Все в землю стукаются лбами
И на коленях все ползут...
Зачем? Они не знают сами,
Им на язык слова нейдут.
А он, смотря на них спесиво,
Дает им ближе подползать
И, точно папа, горделиво
Велит сапог свой лобызать.
Все исполняют. Лишь несчастный
Один остался средь двора,
И стал — бессмысленный, бесстрастный.
Теперь пришла его пора.
«Сюда !» — прикрикнул барин гневно;
Земной поклон ему мужик
И говорит ему плачевно:
«Отсохни, барин, мой язык!
Ей-богу, ноженьки разбило.
Тронуться с места не могу!
Я чуть доплелся. Кабы сила,
Тогда я первый прибегу».
С лицом больным, изнеможенным,
Дрожащий, бледный и худой,
Со взором тусклым, помраченным,
Был жалок он своей тоской.
Но барин крикнул: «Притащите
Его ко мне!» И вот мужик
Притащен. «Барин, пощадите!»
Но он щадить их не привык.
Вскочив, он начал кулаками
Бить в грудь и в щеки мужика
И, сбивши с ног, топтал ногами,
Толкал пинками под бока.
Потом за чуб поднял и снова
Его хлестать стал по щекам
И, в кровь избивши, чуть живого
На руки бросил мужикам.
И приказал, чтоб двести палок
Ему приказчик завтра дал;
Но завтра раб был меньше жалок:
Несчастный завтра не видал.
Запомнил я, в душе смятенной,
Его страдальческую тень...
Зовет она борьбы священной,
Суда и мщенья грозный день.
И, может, дружным, громким криком
Ответит Русь на этот зов,
И во дворянстве полудиком
Взволнует он гнилую кровь.
И раб, тиранством угнетенный,
Вдруг от апатии тупой
Освободясь, прервет свой сонный,
Свой летаргический покой.
И встанет он в сознанье права,
Свободной мыслью вдохновён,
И гордых деспотов уставы,
Быть может, в прах низвергнет он.
Отмстит он им порабощенье
Свободы равных им людей,
Свои беды и поношенье
Крестьянских жен и дочерей.
Восстанет он, разить готовый
Врагов свободы и добра,
И для России жизни новой
Придет желанная пора.
Уже в ней семя жизни зреет,
Стал чуток прежний мертвый сон,
Зарей свободы пламенеет
Столь прежде мрачный небосклон.
И друг за другом грезы ночи
При свете мысли прочь летят,
И всё бледней и всё короче
Видений сонных пестрый ряд.
Без малодушия, боязни
Уж раб на барина восстал
И, не страшась позорной казни,
Топор на деспота поднял.
Вооружившись на тиранство,
Он вышел с ним на смертный бой
И беззаконному дворянству
Дал вызов гордый и прямой.
За право собственности личной,
За душу, наконец, он встал.
«Я не товар для вас обычный,
Душа — моя,— он им сказал. —
Протек для русского народа
Тьмы и тиранства долгий век,
Я жить хочу! хочу свободы!..
Я равен вам, я — человек!»
И пусть во всех концах отчизны
То слово мощно прозвучит,
Пусть всех возбудит к новой жизни
И гибель рабству возвестит!
И пусть злодеи затрепещут
И в прахе сгибнут навсегда,
И ярким светом пусть заблещет
Величья русского звезда.
Вставай же, Русь, на подвиг славы —
Борьба велика и свята!..
Возьми свое святое право
У подлых рыцарей кнута...
Она пойдет!.. Она восстанет,
Святым сознанием полна,
И целый мир тревожно взглянет
На вольной славы знамена.
С каким восторгом и волненьем
Твои полки увижу я!
О Русь! с каким благоговеньем
Народы взглянут на тебя, —
Когда, сорвав свои оковы,
Уж не ребенком иль рабом,
А вольным мужем жизни новой
Предстанешь ты пред их судом.
Тогда республикою стройной,
В величье благородных чувств,
Могучий, славный и спокойный,
В красе познаний и искусств —
Глазам Европы изумленной
Предстанет русский исполин —
И на Руси освобожденной
Явятся русский гражданин.
И в царстве знаний и свободы
Любовь и правда процветут,
И просвещенные народы
Нам братски руку подадут» (1855 г.).
|
