Город Кострома: в честь языческого божества

Кострома - сезонный весенне-летний ритуальный персонаж в традиционной русской крестьянской культуре. Известен украинцам под именем Коструб. В русских обрядах «проводов Весны» Кострома - молодая девушка, закутанная в белые простыни, с дубовой веткой в руках, сопровождаемая хороводом. Существовал также ритуал «похорон Костромы»: соломенное чучело, олицетворявшее Кострому, сжигали либо хоронили, разрывали на части с обрядовым оплакиванием и пением песен.

Обряды с Костромой, связанные со значимыми датами весенного и летнего периодов были распространены во Владимирской, Костромской, Нижегородской, Пензенской, Саратовской губерниях. Они совершались в конце всесвятской недели, в воскресенье, которое называлось в различных местных традициях «русальным», «петровским», «всесвятским заговеньем». Реже обряд совершался в Духов день.

В нашей Волге-матушки русалки всяки-разные шастают, воду баламутят, доброго мужика с панталыку сбивают. И имена у них разные. Водяница - жена Водяного: так то утопленница из крещёных или девка несчастная, своей роднёй проклятущая. Есть Лоскотуха (Щекотуха по нашему): заманит она в омут и защекочет до смерти любого хожего-перехожего. Лобаста - самая злющая и старая русалка, из рода нежитей - водяная бабка Ёжка. И Мавка… А вот Мавка не девка-чернавка, как другие русалки, а происхожденьице имеет благородное.

Кострома – сестра и жена Купайлы, дочь Симаргла и Купальницы. Почиталась как богиня плодородия, урожая, лета и Солнца, покровительница влюбленных. Являлась стихийным воплощением Воды, созидательной женской первоэнергии. Образ Костромы в культурно-мифологическом мироощущении древних славян был практически неотделим от образа Купалы (Купайлы), ее единокровного брата.

Древняя легенда гласит, что Кострома и Купала родились в день летнего солнцестояния, после того как небесный страж Семаргл по воле сердца оставил место стражи подле солнечного диска и встретился со своей возлюбленной Купальницей на берегу реки. На день рождения Перун подарил Костроме и Купальнице Цветок папоротника, который те отдали людям, как символ неразделимости мира людей и мира богов. 

Однако позже Купала пошел вслед за Сирином и пропал в Навьем царстве. Спустя много лет Купала и Кострома встретились вновь, но не узнали друг друга. Они оба были сильны, красивы и полны сил, под стать друг другу. В итоге они поженились (опять же в летнее солнцестояние), а на следующий день, когда богам открылась истина о том, что Купала – брат Костромы, молодые не сумели справиться со страшной вестью и, взявшись за руки, бросились с обрыва в реку. (полный вариант легенды см. в разделе «Купала»)

В итоге Купала погиб, а Кострома стала первой мавкой, странным, прекрасным и одновременно опасным и злобным созданием. В ясные лунные ночи мавка принимала облик прекрасной девушки и у берега реки караулила одиноких молодых парней. Считается, что мавка в каждом из них пыталась увидеть Купалу. Она своей красотой заманивала очередного парня в омут, а там, осознав, что это вовсе не Купала и ей все равно не добиться его любви, она в ярости бросала его на растерзание водяным духам или упырям. Потом долго горевала о содеянном и молила богов о прощении.

Дык, ни в горе, ни в бедности жил да был на небе бог луны и огня - крылатый пёс Сварожич. И полюбил он богиню ночи Купальницу, ту что на брегах Волги жила. И родились у Сварожича и Купальницы дети: сын Купала и дочь Кострома. А коварный громовержец Перун преподнес новорожденным наичуднейший подарок: вложил он частицу своей силы в папоротник, который расцвёл дивным цветом, и этот цветок Перун подарил детям. Росли детки, подрастали, божьей силы набирались, подарок дядюшки Перуна свято берегли. Но однажды случилось несчастье. Гулял как-то по бережку Купала с цветком папоротника в руке, учуяла аромат волшебного цветка птица Сирин и захотелось ей забрать его себе. Подлетела она к младому Купале близко-близко, затянула свою песню заунывную и увлекла за собой парубка. Шёл он, шёл за Сирин следом, пока божья птичка ни столкнула его в мир мёртвых Навь, а дивный цветок папоротника с собой унесла. Много лет искали родители сына Купалу, но так и не нашли.

Прошли годы, подросла их дочь Кострома, и удалые молодцы стали звать её замуж, но она ни за кого не пошла. Сплела Кострома венок, надела его на голову и сказала, что станет женой того, кто сумеет сорвать венок с её головы. Но никто не сумел его сорвать. Вышла Кострома на берег Волги и закричала: «Эх, боги, боги! Нет на этой земле никого, достоин меня!»

И тут порыв ветра сорвал с её головы венок и бросил в реку. Венок упал на воду рядом с лодкой, в которой сидел добрый молодец. Подобрал он венок и принес его Костроме, ну и поцеловал нечаянно. И возникла между ними любовная страсть. Решили они идти к Сварожичу и Купальнице, как муж да жена: на поклоны низкие, на благословеньице великое. Но родители узнали в женихе Костромы своего потерянного сына Купалу. А когда Кострома с Купалой поняли, что они родные брат и сестра, не смогли дальше нести свой крест и, взявшись за руки, бросились с крутого бережка в глубокие воды реки Волги. Купала погиб, а Кострома обернулась русалкой.

И назвала она сама себя Мавкой, поселилась в самом гибельном омуте и стала в ясен день плакать-горевать, Купалу поминать, а в лунну ночь оборачивалась прекрасной девой и караулила добрых молодцев. В каждом из них она видела Купалу, но осознав, что это не он, в ярости кидала несчастного на растерзание водяным духам да мерзким упырям.

Остался род людской и вовсе без мужичья - всех извела богиня Мавка! Стали бабы думать как проклятущую изжить: палками её забить или утопить? И то и другое не подходило - телом склизка русалка: круть-верть, хвостом махнёт и ищи её, свищи! Кинулись тогда бабы за войском. Бегали туда-сюда, а войско то тю-тю! Коль мужиков нет, то и войска нет. Даже плохонького скотника с вилами иль рыбачка с неводом - и тех не сыскать. Решили бабы сами в последний бой идтить! Взяли они вилы, бредни рыбацкие и пошли! Дошли до Волги-матушки, до той гнилой её заводи, где русалка Мавка живёт, закинули бредни в воду, вилы навострили и ждут. Год ждут, другой, третий… Ждали б они так ещё лет десять, но девка Парашка заприметила на другом бережку спокойно сидящую Мавку и расчёсывающую свои длинные золотистые волосы!

- Ах, ты зараза окаянная! Нежить, на божью жить непохожая! - матерились бабы на Мавку, грозя ей кулаками да вилами.

Но деваться некуда, осталось лишь одно верное средство - звать на помощь поляницу удалую. И пошли бабы. И позвали. Ну что ж, оторвала поляница свой мощный зад от печи, выползла кое-как из терема, вздохнула тяжко-тяжко, разделась догола и попёрлась к реке - русалку Мавку отлавливать. Ходила поляница туда-сюда по бережку, ныряла в воду, выныривала… Но не изловила русалку, та духом бестелесным обернулась и след её простыл! Зато поляница из воды повыкинула всех мужиков, молодцов и парубков - ни живых, ни мёртвых.

Зарыдали бабы, заплакали над телами своих мужей, сыновей и отцов, да стали кумекать: как род мужичий оживить. А поляница не спеша оделась, обулась и давай одного за другим мужичков за ноги переворачивать - воду из них вытрясывать, те откашливались и оживали. Так она их всех порастрясывала да на ноги поставила. Могучих русских богатырей тоже. Никого не пощадила злыдня Мавка, никто ей в женихи не подошёл.

Ну, а пока народ от горя тяжкого отходил да оживал, поляница удалая надумала Мавку замуж отдать и тем самым успокоить ведьму на веки вечные. Вылепила поляница из глины фигурку её брата - Купалы, вдохнула в неё жизнь, нашептала на ушко свои приказы заветные, да и выпустила из могучих рук. Побежала фигурка своими ножками, выросла на бегу до добра молодца статного, красивого, румяного, точь-в-точь на Купалу похожего. Назвала его поляница Иваном, одарила гусельками яровчатыми и отправила к гнилой заводи балакать.

Сел Иван Купала на бережок, ударил по струнам звонким и запел свою песню призывную:

Услыхала эту песню злая Мавка, ёкнуло у неё сердечушко, вышла она на крутой бережок и кинулась Ивашке в объятия. Схватил лжеКупала русалку и стал сжимать её в крепких объятиях! Сжимал он деву, сжимал, пока совсем ни задушил. Обмякла русалка в глиняных руках Ивана и выпустила дух Костромы на волю. Вот так и ушла Кострома в страну мёртвых Навь, а там она встретилась с Купалой. И зажили они там так, как богам положено: по-братски, по-сестрински, без всех этих страстей людского мира.

А на земле Кострому в потусторонний мир очень хорошо проводили. Поляница костёр большущий разожгла, в нём и сожгли тела глиняного Ивана и русалки Мавки. А что эти тела? Как есть - пустышки! Народ от радости через этот костёр прыгать удумал: и мужики прыгали, и бабы, и все вместе. Так до сих пор и прыгают в ночь перед летним праздником «Ивана Купалы».

Кострома – это образ трагической, но искренней и нежной любви. Это аллегория девичьей чистоты и природной женственности. Эти черты сближают Кострому с богиней весны Лелей и многие исследователи склонны полагать, что это один и тот же образ. Также Кострома – это символ воды. На берегу реки Семаргл познал Купальницу. Река привела венок Костромы к Купале. Река же и погубила богиню. Вся жизнь Костромы неразрывно связаны с бегущим речным током, неумолимой водной стихией. И это логично, ведь практически у всех древних народов мужское начало олицетворялось огнем, а женское водой – неутомимой и неспешной энергией созидания, которая в отличие от того же огня может не только отнимать жизнь, но и дарить ее. Таким образом, Кострома – это один из аспектов самой жизни, богини первого поколения Живы.

Свадьба Костромы и Купалы, похороны Костромы, ее проводы в Навий мир, последующее воскрешение-преображение, а также встреча с возлюбленным – все это скрупулезно отражено в обрядовых элементах древнерусских традиций, от которых к настоящему моменту не осталось практически ничего.

Кострома и Купала – аллегория двойственной сущности мироздания, сакральная эмблема единства энергий, которые никогда не смогут соединиться, хотя имеют один корень. Огонь, вода и любовь – таковы ключевые понятия тандемного образа древнерусских Ромео и Джульетты. И хотя в этой легенде никто не стремится помешать браку влюбленных, их союз изначально порочен и обречен. Тем не менее, они все равно соединяют свои тела, чтобы потом, через необозримую пропасть времен, спустя тысячи лет страданий, соединить свои души. Уже навсегда.

По мнению В. Я. Проппа, чучело Костромы являет собой средоточие энергии плодородия, которую при помощи обрядов стремятся передать полям. Людей всегда влечет неизвестное, и, разумеется, костромичей всегда интересовал вопрос о происхождении названия их города. Один из первых историков Костромского края в 1-й половине XIX века зафиксировал, что «по мнению некоторых, «Кострома» получила название от реки Костромы». Таким образом, в то время, и надо думать, и в предшествующие эпохи, среди жителей Костромы существовало понимание логической связи названия города и реки. 

Одновременно тот же автор приводит «молву старожилов, будто бы река Кострома получила название свое от заготовляемого зимою, при берегах оной в Солигаличском, Буевском и Костромском уездах, величайшими кострами леса, сплавляемого весною многими тысячами для продажи в Кострому». Разумеется, последнее объяснение является классическим примером «наивной» народной этимологии, когда непонятные географические названия объясняются по случайному созвучию с любыми другими словами и когда не берется в расчет то, что лес в нашем крае аналогичным образом сплавляли и по Унже, и по Ветлуге, и по многим другим рекам, на берегах которых высились не менее величайшие костры (т.е. груды3) подготавливаемых к сплаву бревен. К тому же, как справедливо заметил по этому поводу в начале ХХ века краевед Л.П. Скворцов: «…во времена седой древности вряд ли занимались сплавом леса, а следовательно, и сооружением костров».

Первым из историков высказал свою версию о происхождении названия города князь А.Д. Козловский (1802-1845 гг.), один из основоположников костромского краеведения. В книге «Взгляд на историю Костромы», вышедшей в Москве в 1840 году, он писал, что «всего… вероятнее наименование Костромы произвести от города Костра, бывшего в Ливонии, недалеко от Юрьева (ныне Дерпта), или замка Кострума, где после построен город Ревель».

В научном отношении версия А.Д. Козловского практически ничем не отличается от простонародных «костров» леса. Вывод о связи названий русского города на Волге и находящихся более чем в тысяче километров от него города и замка в Прибалтике, основанный только на их некотором сходстве, позднее справедливо вызывал иронию. Более чем через сорок лет костромской историк И.В. Миловидов писал: «Основание для названия города Костромы от замка Кострума князь Козловский видит в сходстве с местоположением этого замка. Нетрудно заметить всю несообразность такого словопроизводства. Таким образом можно название Костромы произвести не только от замка или города в Ливонии, а пожалуй откуда-нибудь и подальше, даже из Африки».

Другую версию о происхождении названия Костромы выдвинул виднейший историк Костромского края протоиерей Михаил Диев (1794-1866 гг.). По его мнению, оно произошло от т.н. элтонского языка (т.е. искусственного языка офеней - бродячих торговцев), в котором слова «костр, кострыга» обозначали город. Прибавив к нему мордовское слово «мас» (красивый), о. Михаил переводил «Кострома» как «красивый город». Эту точку зрения разделил и А.С. Уваров (1828-1884 гг.), один из основателей Русского археологического общества и инициатор Археологических съездов. 

К сожалению, версия о. Михаила Диева, признанного классика костромского краеведения, труды которого вошли в его золотой фонд, в научном отношении имеет такую же ценность, что и версия А.Д. Козловского, т.е. никакой. И дело даже не в том, что во времена основания Костромы вряд ли существовал язык офеней и не в том, что если бы он существовал, то вряд ли бы при наречении города прибегли к услугам офеней. 

Порочна сама практика, для объяснения географических названий, искусственно соединять слова из разных языков, чего не могло быть в старину. И.В. Миловидов позднее писал о таком элтонско-мордовском объяснении имени города: «Сомнение в верности этого словопроизводства может возникнуть потому уже, что приходится составлять название города Кострома из двух слов… что едва ли отвечает действительности, т.к. трудно составить одно слово из двух, принадлежащих двум отдельным народностям».

В вышедшей в 1885 году в Костроме книге «Очерк истории Костромы с древнейших времен до царствования Михаила Феодоровича» ее автор, уже упоминавшийся выше историк И.В. Миловидов (1850-1898 гг.) выдвинул принципиально новую версию о происхождении названия города, которая получила большую известность и, по сути дела, так или иначе преобладает доныне. Опираясь на опубликованный в Москве в 1866-1869 годах фундаментальный труд выдающегося русского фольклориста и знатока славянской мифологии А.Н. Афанасьева (1826-1871 гг.).

«Поэтические воззрения славян на природу», И.В. Миловидов первым из костромских историков сказал о «божестве весны у языческих славян, называвшемся прямо Костромою». Он писал: «В числе языческих праздников и обрядов, в которых выразилась мысль о замирающих силах природы, был обряд, совершавшийся в летнее время, соответствующий нынешнему первому воскресению после Петрова дня, обряд, известный в народе под названием похорон Костромы, Лады, Ярилы». Описав, как в разных местах России совершался обряд т.н. «похорон Костромы», И.В. Миловидов делал вывод: «… мы вправе заключить, что название города … Костромою… славянское в честь именно этого божества весны…». И в другом месте повторял: «И вот от имени языческого божества весны «Костромы» получил название и самый город, жителями которого этот обряд совершался». 

Разумеется, по сравнению с наивными предположениями А.Д. Козловского и М.Я. Диева, версия И.В. Миловидова значительно более серьезна. Конечно, на совпадение названия города и славянского языческого божества нельзя было не обратить внимания. Первым слабым местом версии И.В. Миловидова являлось то, что она игнорировала реку Кострому, говоря только о городе. Учтя это, И.В. Миловидов, выступая через несколько лет, в 1889 году, на VII-м археологическом съезде в Ярославле с докладом «О Костроме в историко-археологическом отношении», повторил свою версию, дополнив ее утверждением, что «от имени языческого божества весны «Костромы» получили название как город, жители которого этот обряд, вероятно, совершали, так и река, впадающая близ этого города в Волгу».

Однако и с такой коррективой у версии И.В. Миловидова осталось много слабых мест. Ведь Кострому, судя по всему, хоронили повсеместно на Руси (во всяком случае - в эпоху, когда на берегу Волги возник город, получивший название Кострома). И почему в таком случае Костромой назвали только один город? И почему именно в честь Костромы? Разве в нашем крае не почитали других, несравненно более важных языческих богов - Перуна, Велеса, Рода и других? Но даже и это не главное. И.В. Миловидов и те, кто поддерживал его точку зрения позднее, плохо представляли себе саму практику наименования нашими предками рек и речек.

Представим себе, что мы живем на берегу реки, название которой нам неизвестно. Как мы будем называть эту реку? Конечно, мы будем называть ее просто «рекой»; будем говорить: «пошли на реку», «мы были на реке» и т.д. И на языках всех народов мира огромное количество рек называется просто «река». Потом на место одних народов приходят другие и для них слово «река» на языке предыдущих насельников зачастую становится уже именем собственным. 

Люди редко живут в местности, где протекает только одна река, а для того, чтобы различать разные реки, требовалось дать им какие-то имена. И имена эти давались по простым и незамысловатым признакам. Так появлялись названия: «большая река», «малая река», «черная река» и т.д. И в этой практике наименования просто не оставалось места для названия рек в честь каких-нибудь божеств (только много позднее могли появиться такие искусственные названия, как например, река Лаврентия в Северной Америке).

Судя по всему, прямым следствием выступления И.В. Миловидова на Археологическом съезде стало то, что в вышедшем в 1891 году в Петербурге 2-м томе своей книги «Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 гг.» историк А.В. Экземплярский, говоря о Костромском княжестве и его столице, заметил, что «вопрос о происхождении названия города остается и, кажется, долго должен оставаться в области бесплодных предположений и фантазий».

Однако, несмотря на скептицизм столичных авторитетов, указанное И.В. Миловидовым совпадение названий города и языческого божества не могло не произвести своего впечатления на костромских краеведов. Значительная часть авторов, писавших в начале ХХ века о Костроме и ее истории, как правило, разделяли версию И.В. Миловидова. 

В вышедшем в 1909 году в Костроме «Кратком путеводителе по Костроме и Костромской губернии» П.А. Алмазов писал: «Наиболее вероятным представляется предположение, что название города произошло от имени «Костромы» - славянского божества весны, олицетворяющего собою живительные силы природы». В опубликованной в 1913 году в Петербурге книге В.К. и Г.К. Лукомских «Кострома» - этой настоящей поэме в прозе о нашем городе и его памятниках старины - В.К. Лукомский заметил: «Быть может, от имени языческого у славян божества весны - Костромы - воспринял и город это поэтическое название».

Противостоять версии И.В. Миловидова попытался только костромской краевед Л.П. Скворцов (1855-1918 гг.). Заметив в своей вышедшей в Костроме в 1913 году книге «Материалы для истории города Костромы», что «многие… говорят, что город Кострома получил свое название от реки Костромы (как и Москва); река же в свою очередь получила название от громаднейших костров леса, заготавливаемого по берегам реки зимою для сплава», он предположил, что «вернее г. Кострома дал свое название реке, а не наоборот». 

В подтверждение этой версии он сослался на известную летопись Воскресенского Солигаличского монастыря, в которой говорилось, что «когда галичский князь Феодор Семенович, основатель Солигалича, в 1335 г. прибыл туда для построения Воскресенского монастыря, то не знал и не мог наведаться, какая река протекает тем местом, почему и построил лодку, чтобы узнать имя реки; посланные плыли до г. Костромы и там узнали, что это река Кострома». 

О происхождении названия города Л.П. Скворцов писал, что «в наших древних летописях, особенно псковских, слова Костр, Кострыга, Кострум встречаются в значении крепости, укрепленного места, и т. к. в прежнее время каждый город был в то же время и крепостью, то естественнее всего предположить, что это общее название (кострум - крепость) и осталось за городом».

Однако, версия Л.П. Скворцова неверна по всем пунктам. Летопись Воскресенского Солигаличского монастыря, на которую он опирался, является, как признают занимающиеся ею специалисты, источником по преимуществу поздним. Во многих местах древнейшей части эта летопись явно баснословна. Никакого галичского князя Федора Семеновича никогда не существовало, как не было и предпринятых по его указанию розысков по установлению названия реки Костромы. Но дело даже не в этом. 

Глубоко ошибочна мысль Л.П. Скворцова о том, что не река Кострома дала свое название городу, а наоборот, город реке. Общепризнанно специалистами по топонимике, что названия рек, как правило, являются древнейшими среди географических названий и названия одноименных с реками городов являются вторичными как раз по отношению к рекам, а не наоборот. Случается, конечно, что и населенные пункты «дают» свои названия рекам, но такое происходит, обычно, с деревнями, стоящими на маленьких речках; в этом случае бывает, что название деревни переносится - часто в уменьшительной форме - на речку (например, д. Афонино на речке Афонинке в Буйском районе). 

Что же касается объяснения слова «Кострома» с привлечением псковских летописей, то документально в Псковском крае широко известно только слово «костер» (в значении - укрепление, крепостная башня. Например, в Среднем городе Пскова до сих пор высится «Бурковский костер» - каменная крепостная башня, построенная в конце XIV века. Термины «кострум» и «кострыга» в псковских летописях нам неизвестны (второе слово Л.П. Скворцов явно позаимствовал у о. Михаила Диева с его языком офеней). Но даже если допустить, что было слово «кострома», прямо обозначающее крепость (т.е. город), то почему на Руси с ее обилием крепостей-городов только один наш город на Волге получил название Кострома?

Научные изыскания в области происхождения названия Костромы продолжались еще какое-то время и после революции, в относительно либеральные нэповские 20-е годы. В 1925 году в Ленинграде под редакцией В.П.Семенова-Тян-Шанского вышел большой путеводитель по Волге и ряду ее притоков, представляющий собой настоящий научный труд. В этом путеводителе писалось о Костроме: «Неизвестно, почему город получил свое название. Но интересно то, что название «Кострома» совпадает с именем славянского божества, олицетворяющего весну, возрождение жизненных сил природы». 

В 1926 году в Костроме вышел сборник «Прошлое и настоящее Костромского края», в котором краевед Ф.А. Рязановский, сославшись на мнение финского исследователя Веске, писал: «Название «Кострома» явно звучит по-чудски и значит «сторона, подверженная ветрам» (Веске). Такое название особенно приложимо к местностям в нижнем плесе реки Костромы, отличающейся болотистостью и безлесностью, многочисленными речками и озерами и напоминающей центры мери: озера Ростовское и Переяславское». Отметим попытку Ф.А. Рязановского отказаться от версии о весеннем языческом божестве и объяснить название слова «Кострома» из языков финских народов. Но о самом мнении Веске, даже не будучи специалистом в финских языках, можно уверенно сказать, что оно неубедительно: мало ли у нас сторон, подверженных ветрам, или, точнее: а разве есть стороны, оным не подверженные?

Впрочем, вскоре вопрос о происхождении названия Костромы был надолго отложен. Как известно, советское государство в конце 20-х годов, в ходе общего «великого перелома», добралось и до краеведения: в духе времени его объявили лженаукой и подвергли беспощадному разгрому. Многие традиционные темы в истории края, в том числе и вопрос о происхождении названия Костромы, как не имеющие прямого отношения к практическим задачам социалистического строительства, были, как казалось в то время, навсегда выброшены на пресловутую свалку истории. 

Характерным для той эпохи полного отречения от старого мира стало одно место в большой статье «Кострома», опубликованной в газете «Северная правда» в мае 1930 года, где говорилось: «Кострома, носящая имя лесного языческого божка, начинает улыбаться по-новому, по-большевистски». 

Удивительно все-таки, что во время самой ожесточенной борьбы со всеми проявлениями «религиозного дурмана» власти не додумались переименовать Кострому, потому что ее строящим новое общество пролетариям не пристало жить в городе, носящем имя «лесного языческого божка». По счастью, для Костромы не нашлось деятеля большевистской партии, как-то связанного с нашим краем. И сия чаша, выпавшая - только на Волге - Твери, Рыбинску, Романову-Борисоглебску, Нижнему, Симбирску, Самаре и Царицыну, наш город миновала.

Однако, все кончается, пришел конец и периоду безумного отрицания нашего прошлого. Постепенно ощущение, что история страны началась только в 1917 году, слабело, жизнь брала свое, и понемногу все стало возвращаться на круги своя. Спустя несколько десятилетий в научную литературу вновь вернулся вопрос о происхождении названия Костромы. В 1966 году в Москве вышел «Краткий топонимический словарь», составленный В.А. Никоновым, одним из крупнейших специалистов по топонимике. 

Отметив в статье о Костроме, что «город… назван по реке», В.А. Никонов охарактеризовал различные версии о происхождении названия города и, в первую очередь, версию Миловидова, как «этимологические фантазии», заметив, что «эти пути, по-видимому, напрасны: нельзя игнорировать - ма, оно указывает на происхождение от неизвестного языка, оставившего особенно много названий в Северном Заволжье».

Впрочем, мнение специалиста осталось в то время не услышанным. В 70-е годы ХХ века в костромские краеведческие издания вновь вернулась версия И.В. Миловидова (что само по себе свидетельствовало о восстановлении дореволюционного уровня краеведения и в культурном отношении было явлением положительным). В вышедшем в 1970 году путеводителе «Кострома» один из его авторов, известный костромской историк В.Н. Бочков, высказался - весьма, впрочем, неопределенно - в пользу миловидовской версии. 

В книге говорится: «Само название Кострома подчеркивает отдаленность ее возникновения. Когда-то, сотни лет назад, в Верхнем Поволжье существовал поэтичный народный обычай отмечать наступление лета так называемыми похоронами Костромы». Описав, как проходили эти «похороны», он отметил, что «этот обычай сохранялся вплоть до XVIII века». Отметим, что хотя в тексте нигде не было прямо сказано о том, что город получил свое имя в честь языческого славянского божества, но косвенно такой вывод был несомненен (укажем еще на грубую, в данном случае, ошибку: обрядом «похорон Костромы» наши предки отмечали не начало лета, а его вершину).

Однако, слово было произнесено, и с этого времени старая версия о языческом весеннем божестве стала в посвященной Костроме краеведческой литературе поистине общим местом. В вышедшем в 1978 году, к 825-летию города, написанном большим коллективом авторов издании «Кострома. Краткий исторический очерк» говорилось: «Название города, как считают, происходит от имени весеннего божества славян-язычников – Костромы». В 1-й части учебного пособия для школьников «Костромской край», вышедшего в том же году, его автор К.А. Булдаков писал: «Название города говорит о том, что на этом месте существовало древнее поселение, названное так в честь языческого божества весны - Костромы».

Впрочем, тезис о языческом божестве никак не уточнялся и не детализировался, так что все это звучало невнятно (ведь авторы и сами плохо представляли, что это за божество такое и каким образом был назван в его честь город). В 1983 году в Москве вышла книга «Названия древнерусских городов», в которой ее автор, известный специалист по топонимике В.П. Нерознак, говоря о Костроме, осторожно заметил, что «те, кто первостепенное значение придают наличию в топониме города формата - ма, склонны считать его угро-финским по происхождению». Хотя, коснувшись г. Нерехты, В.П. Нерознак уверенно констатировал, что ее «название дано по реке Нерехта…» (в вопросе о происхождении названия городу Нерехте было легче, т.к. о славянском божестве по имени Нерехта ничего неизвестно).

В том же 1983 году в Москве вышла книга «По городам и весям «Золотого кольца», посвященная названиям городов и других селений «Золотого кольца». Ее авторы М.В. Горбаневский и В.Ю. Дукельский неожиданно поддержали старую версию Л.П. Скворцова о том, что не город Кострома получил название по реке, а наоборот - река по городу. Оспаривая мнение В.А. Никонова, они писали: «Принято считать, что город получил свое название по реке. Думается, что этот вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд». 

Авторы отметили, не назвав, правда, при этом имени Л.П. Скворцова: «Но думается, не случайно существует мнение о том, что город мог сам передать свое название реке». В подтверждение этого они сослались, опять же без указания на Л.П. Скворцова, на летопись Воскресенского Солигаличского монастыря с ее мифическим князем Федором Семеновичем, посылавшим слуг, чтобы узнать название реки Костромы. Однако версия М.В. Горбаневского и В.Ю. Дукельского тут же разваливается, т.к. дальше они проявили незнание, непростительное для людей, берущихся за серьезное дело. 

Отметив существующую закономерность, что в тех случаях, когда город получает название от реки, на которой он стоит, название последней очень часто получает уменьшительную форму, они пишут: «В случае же с Костромой такого не произошло: нет реки Костромки, нет реки Костромятки и т.п. Есть река Кострома! Пока трудно судить, что явилось тому причиной!». Судить в данном случае совсем не трудно, т.к. причиной тому, к сожалению, явилось невежество обоих уважаемых авторов, ибо, как знают все костромичи, с древнейших времен река Кострома в черте города называется именно Костромкой.

В 1988 году в Москве вышел «Школьный топонимический словарь», автор которого - большой знаток топонимики Е.М. Поспелов - проявил, на наш взгляд, самое глубокое и тонкое понимание сложности проблемы. В статье о городе Костроме Е.М. Поспелов пишет, что «происхождение названия не вполне ясно. Наличие в названии Кострома конечного элементама внешне сближает его с дорусскими (по-видимому, древними финно-угорскими) речными названиями (Толшма, Вохтома, Тотьма). Но основа костр - для дорусских названий нетипична. 

Поэтому современные исследователи возвращаются к мнению, высказанному еще около 100 лет назад, о славянском происхождении этого названия. В русской мифологии Кострома олицетворяла плодородие и весну. В обряде проводов весны совершался ритуал похорон Костромы в виде ее соломенного чучела. Мифологическое название имеет в основе славянское слово костра – «луб, волокно» или диалектное кострома – «прутья, солома, сорные травы» (почти слово в слово этот текст Е.М. Поспелов повторил в вышедшем в 2000 году «Историко-топонимическом словаре России»).

В 1997 году в Костроме вышло издание «Археология Костромского края», являющееся настоящей костромской археологической энциклопедией. Его авторы - знатоки археологии нашего края - в вопросе о происхождении названия Костромы проявили подлинный профессионализм. В книге говорится: «Свое имя город получил по названию реки. Такой вариант возникновения ойконима с переносом в название населенного пункта уже существующего гидронима характерен для первых поселений в той или иной местности. Существуют и другие версии происхождения названия города, уводящие к русскому мифологическому образу Костромы-весны или некоторым диалектизмам».