Архимандрит Сергий (Савельев) 

   

(Василий Петрович Савельев родился 24 апреля 1899 г. в Москве – умер в 1977 г.) – священнослужитель, проповедник, духовный писатель. Всю жизнь он видел путь возрождения Церкви через возвращение к апостольским временам, через возрождение общинной жизни. Он видел, что это произойдёт в грядущем через предварительное коммунистическое воспитание.

Он называет революцию 1917 г. судом Божиим: «Время начаться суду с дома Божия»  (1 Петр 4:17) ...Все стороны церковной жизни... предстали перед судом Нового Завета... Этот суд был страшный, потому что почти ничто не могло устоять ... 

И суд Божий обрушился на тех, кто своей жизнью осквернил имя Его. И наше дело — не судить, наше дело понять, что и мы с вами повинны в этом церковном разорении, мы — рядовые верующие люди….  Мы – дети этого времени, и это покаяние наше дело».

«Революция нагрянула неожиданно. Это был суд Божий над теми, кто отступил от Бога. Вы знаете, что это был страшный ураган, сметавший на своем пути все, что ему сопротивлялось. Вы знаете, что была сметена вся царская бюрократия, сметена была и наша церковная сановная бюрократия».

«Привести церковь в такое состояние, в каком она оказалась в годину Суда Божьего, а эта година началась в 1914 г. и достигла своего апогея в 1917 г., — это надо было сотни лет разорять душу русского народа, утверждая жизнь под знаменем Христа, и в то же время подавлять Его!»

«Церковь больна. Мы зашли в тупик, и мы не видим, куда же нам идти дальше. Перед нашими глазами обмирщается вся жизнь, на наших глазах угасают остатки веры, на наших глазах торжествует то, что не радует наше сердце, торжествуют чувственные настроения, торжествует земное, а духовное все больше и больше тускнеет.

 И опять, снова возникает вопрос: как же это случилось? А вот так и случилось. Мы в веках, в далеких веках начали предаваться сну и долго-долго беспечно жили. Нельзя сказать, чтобы среди нас в веках не было людей, которые видели бы, что мы идем не туда, куда нужно. Были такие люди.

Были подвижники, были святители, но они не могли управлять стадом церковным, а стадо церковное, порабощенное государственной властью, царской властью, — оно двигалось туда, куда двигалось это подавленное общество. 

 И вот, когда уже стали зарницы сверкать, когда на горизонте появилась туча, то и тогда мы говорили: «Ну, ничего, пройдет, эта туча, не раз она была, пройдет и в этот раз», — и беспечно продолжали жить.  А туча все больше и больше покрывала нас. Но и здесь мы не отдавали себе отчета в том, что нас ждет. И вот туча покрыла, молнии засверкали, гром стал сотрясать землю, ураган поднялся. И только тогда мы задумались, как же это случилось.

И вот, этот ураган, или, как я говорю, суд Божий и был над нами в 17-м году. Это год перелома в жизни нашей страны. И когда этот перелом совершился, тогда мы оказались в таком же жалком положении, в каком оказывается рыба, попадающая в мотню, из которой нет выхода…».

«Где же искать выход? Церковное управление выродилось в касту людей, которые утратили способность понимать, что церковь все больше и больше вырождается в организацию, только разлагающую нашу общественную жизнь и возбуждающую хулу на Христа».

«И вот началось страшное время для нашей страны. Ураган сметал все на своем пути... В том страшном Огне сгорала неправда старого мира».

 «Революция освободила церковь от уз старой государственной власти, отделила церковь от государства, лишив ее имущественных привилегий … И открыто поставила задачу полного упразднения церковной организации в будущем».

 «Внутренняя свобода, которую обретала церковь, была бесценна, и для нее несравненно лучше было быть лицом к лицу с гражданской властью, которая открыто ведет с ней борьбу, нежели быть в союзе с теми силами, которые внешне покровительствовали, а внутренне порабощали ее».

Заявлял, что на момент революции «управление церкви оказалось в руках беспомощных или недостойных людей» которая могла исправить существующее положение пролитием Крови Христовой (покаянием), но не воспользовалась её.

Критиковал спекуляции духовенства Божьей благодатью, что священники не смущаются брать с прихожан деньги «и за подсвечники, и за покров, которым прикрывают гроб, и за разрешительную молитву».

«Словом, мы пронизали всю церковную жизнь барышничеством, и…это барышничество разработано в церковной практике с изумительным мастерством».

Заявлял, сколько московским духовенством при царе было украдено денег с населения: «Но, несомненно, их достаточно, чтобы заново построить все московские церкви, в которых совершаются службы, и в более благолепном виде…».

С осуждением относился к нечестивому духовенству: « (Не было) авторитетного голоса из среды высшей церковной иерархии, который указал бы на истинные причины катастрофического положения церкви и определил бы Евангельский путь ее возрождения…… молчать уже нельзя, так как молчание стало преступлением». 

«Ведь Спаситель пришел ради бедных, немощных, слепых, больных, ради отребья, ради тех, кто никому не нужен. Он пришел к ним, сроднился с ними, принял на Себя их болезни и грехи, дал им силу и повел за Собой.

А мы что делали? А мы к чему пришли в конце нашего исторического пути перед этим переломом? Мы стали богатые, мы стали величавые, мы с презрением относились к бедным, мы искали сочувствия, помощи, уважения и поддержки тех, кто властвовал над русским народом. Вот так мы и засыпали, так и засыпали до тех пор, пока не разразился этот страшный ураган».

«Сейчас мы удивляемся, почему африканские народы с такой неутомимой, можно сказать, яростью стремятся вырваться из того ужасного положения, в котором они находятся. Почему они так ненавидят нас? Не всех, но у них к нам, белым, есть такая ненависть, есть такая обида: «Вы пришли к нам и что вы нам принесли? Вы искалечили всю нашу жизнь. Вы не пощадили наших отцовских преданий, традиций. Вы все поломали так, как вам хотелось. Вы изуродовали нас, и даже душу нашу вы себе подчинили».

«Наша Святая Церковь — она должна была быть вместе с народом. Она должна была быть с теми, кто угнетенный, и должна была отдать все, и даже жизнь свою, в борьбе за то, чтобы угнетенные обрели силу и место свое во всей нашей всенародной семье.

 Класс помещиков, который обладал тысячами десятин земли, а рядом с ними несчастные крестьяне в лаптях, которые на маленьких участках, да еще плохих, сохой обрабатывали землю, — не дело ли наше, наше христианское дело, не дело ли Церкви было об этом говорить еще сотни лет назад? Но мы молчали. Мы молчали даже тогда, когда крепостное право было отменено».

«Но когда церковь стала господствующей, то стало считаться недопустимым, чтобы служители церкви, особенно занявшие высокие места, открыто говорили о своем желании принять сан епископа и даже сан священника. Отдельные люди рвались и рвутся занять высокое положение, и даже часто всячески домогались занять высокое место в церковной иерархии, но к таким слова апостола: «Желающий епископства — блага желает», — конечно, неприменимы. К подобным служителям применимы апостольские слова в обратном смысле — если кто желает и добивается священного сана, тот зла желает церкви, ну и себе, конечно. Потому что люди стремятся проникнуть в церковь не для блага церкви, а по личным корыстным и всяким другим неблаговидным целям».

«И вот такой резкий контраст: там крестьянин без лошаденки, без коровки мучается, не знает, как прокормить семью, а в монастырях (я говорю о монастырях потому, чтобы вам было понятнее: если в монастырях это творилось, то что же творилось кругом?) монастырские власти роскошествовали. Какие пиры там устраивали, какие запасы самых прекрасных яств монастырь имел в своих погребах!....

И вот такое четырехэтажное здание: император со своими сановниками, духовная аристократия, рядовое духовенство забитое и — несчастный наш народ. Я уже вам говорил, что люди не могли этого терпеть, вырывались из этих ужасных объятий. Это были люди сильного духа. Они уходили в секты, они уходили в раскол…. Это несчастье, несчастье прежде всего для них, но надо попытаться их понять: ну что же делать, когда все замерло? Что же делать, когда жизнь в церкви оскудела? И вот люди бросаются в секты, бросаются куда угодно, лишь бы только раскрыть свою творческую, жизненную силу».

«И вот все больше и больше накипало в сердце человека в болезнях, в горестях. Было подсознательное состояние: так жить больше нельзя. Люди чувствовали, что надвигается катастрофа. Некоторая часть, большая часть, очертя голову бросилась в это житейское море, попирая все святое. Я вам сейчас прочту несколько строк, которые вас, вероятно, очень удивят: «Жизнь была деморализована. Господствовал дух обогащения, дух жизни роскошной, дух грабежа.

И этот дух проник в самую глубину нашей жизни, даже туда, куда, казалось бы, эта болезнь не должна была проникнуть. Деморализация проявлялась особенно ярко в монастырской жизни в той жестокой эксплуатации, которой ради наживы подвергались крестьяне, поселявшиеся на монастырских землях. Тяжелые работы, крайняя нищета, обиды, грабежи, телесные наказания».

«Во время прп. Сергия на Руси было все едино и все были едины, и князья были связаны с церковью не так, как потом были связаны… Но вот иго татарское свергнуто, и опасаться стало некого. И то нас гнуло к земле, а то мы стали уже и сами над другими людьми господствовать. И мало-помалу княжеская, а потом царская власть — она все больше и больше обретала силу и все больше и больше слепла — она не понимала того, что сила русского народа заключалась не в том, чтобы обширные территории захватывать, не в том, чтобы внешнее могущество создавать, а прежде всего эта сила — внутренняя, духовная, нравственная. 

Власти же чем дальше, тем меньше об этом думали, и тем больше гордыня их поднималась, и тем тише был голос святой Христовой Церкви. Стали воздыматься и у нас в церкви иерархи под стать этим сановникам, этим князьям и царям — такие же важные, такие же бездушные, как и те, кто управлял государством. И вот, этот разрыв между светской жизнью и жизнью духовной становился все больше и больше, и светская власть все больше гнула духовную, и все тише становился голос Христа в эти дни….

После этого что же делать? Где же слышать голос совести христианской? Кто может сказать: была она или ее не было? — Ее не слышно было, она жила в сердцах людей, простых русских людей, в стонах этого народа, в его бедствиях. Русь стонала, ведь есть господствующие, — значит, кто-то должен стонать. Вот и стонал простой человек под игом этих господствующих людей.

Вот и жил Христос среди стонов этого народа, почему так и говорится, и изображается такой образ Христа: как бы Он идет по Руси и благословляет всех страждущих и обращающихся к Нему за помощью. Но, конечно, Его не видели и не хотели видеть те, кто стоял во главе. Они считали, что они вечно могут господствовать, и императоры так и начинали свои Указы: «Мы, Божией милостию император Всероссийский, король Польский, князь Курляндский...», и пошло, и пошло — там десять или пятнадцать таких наименований. Значит, «Божией милостью»... А наши иерархи должны были писать: «мы, милостью царя, обращаемся к вам...». 

Но, друзья мои, не надо забывать, что всему бывает конец, и милость Божья иссякает. Они не Божией милостью правили, а Божиим долготерпением, но долготерпение исчезает. В какой момент? В тот момент, когда Господь найдет это нужным. Это и случилось в 1917 г…».

«Совершенно очевидно, что церковное общество находится в глубоком разделении. Наверху — епископат и привилегированная часть духовенства, которые тщатся уподобиться духовным сановникам старого мира, а внизу — народное церковное тело, которое, не видя правды в жизни церкви, отходит от нее или превращается в равнодушных людей, для которых дорог в церкви только обряд.

Но глубочайшую ошибку делает тот, кто считает, что отхождение верующих людей знаменует собой отхождение от Бога и от правды Его.  Церковные люди, оставшиеся в церкви и отошедшие от нее, в сердце своем нерушимо хранят веру в то, что существует святая правда, но она попирается».

«Церковь создал Христос своею Пречистою Кровью. Она – совершенное и непорочное Тело Его и находится вне власти человека. А внешнюю церковную организацию создают люди, и она отражает на себе их нравственное достоинство. Чем дальше эти люди отстоят от Христа и чем порочнее их жизнь, тем порочнее организация, которую они создают … Такую организацию можно ликвидировать, но ликвидация ее не затронет существа Церкви даже в ничтожной степени».

«Пастырства нет. Духовничества нет. Руководства нет» - относил развращённое духовенство к «бесправных, но первоклассных бюрократов…».

«Если в новой жизни было сказано: «Не допустим, чтобы человек эксплуатировал человека» — то где наша Церковь была все века? Ведь это же закон Христов! Ведь это же у нас взято — не у нас, людей, по имени только христиан, а из нашего учения, из евангельского учения, из заповеди Христовой: «Возлюби... ближнего твоего, как самого себя» (Лк. 10:27).

 Почему же мы, почему наша церковная иерархия в веках не возвысила свой голос и не отдала, если нужно, свою жизнь за то, чтобы так или иначе избавить человека от ужасной эксплуатации?»

Утверждал о полицейско-религиозном апарате власти в самодержавной России: «На всех были маски, и что скрывалось за ними, оставалось неизвестным. Все опасались друг друга. Не доносчик ли? Не агент ли? Это опасение неотступно преследовало всех… поэтому в общении друг с другом все были предельно осторожны».

«Святая церковь все больше и больше оскудевала, все больше и больше людей отходило от нее, а те, кто оставался, часто бывали равнодушны, хотя и ходили в церковь, совершали церковные таинства, обряды, но так, чтобы все это лишь исполнить, чтобы не осудили, чтобы кто-то начальству не донес».

«Несчастье нашей жизни заключается не в том, что кто-то внедряет в нас безбожничество, а в том, что мы утеряли любовь ко Христу. Свидетельством этого служит вся наша церковная жизнь. Обнищание в нас духа веры и побуждает нас искать виновников этого обнищания».

Указывал о лжемучениках: «Они принесли жертву искупления. Так разве можно эту жертву попирать тем же отступничеством от Христа, которое было и есть в жизни нашей церкви?».

«Очень легко сказать: «Ты – предатель, а ты, наоборот, такой-то человек»… «Ты – виновен, а ты не виновен», - и виноватого судить - рядить  … А вот иметь такую любовь, чтобы вместить в своем сердце все и остаться верным Христу, и человеку – вот это…очень трудно, но это и есть самое главное, к чему нас призывает Господь».

Указывал, кто в действительности разрушал храмы: «Обители нет. Не подумайте, что кто-то у нас обитель отнял, ибо это будет глубокая ошибка. Никто у нас не отнял. Мы сами ее закрыли. Наши руки дрожали, они были очень слабые, и мы не могли держать в руках своих ключ, духовный ключ от обители. Руки наши опустели, и стены монастыря опустели. Пусть никто не искушается мыслью, что кто-то что-то сделал.

Пусть каждый из нас, пусть каждый русский человек задумается о том, почему это случилось, какое он участие принял в закрытии этого монастыря. И каждый справедливый человек скажет: мое духовное запустение — вот что закрыло ворота монастыря. Но, с другой стороны, я думаю так: ворота монастыря закрыты, это верно, но ворота сердца нашего открыты».

«Так что же делать-то нам дальше? Как же жить-то? Ведь уже шестое десятилетие с тех пор идет! Что изменилось в нашей жизни? Извлекли ли мы из этого урок для себя? Осознали ли мы свое бедственное положение? Может кто-то сказать, и это можно часто услышать: «Как же можно осознать, когда советская власть гонит церковь, храмы закрывает, монастыри тоже закрыла, разрушила?»

А вы спросите у тех людей: «А в тех храмах, которые открыты сейчас, в них-то слышен Христос или нет? В них-то есть дух Христовой любви? Как, можно его ощутить или нет?» — «И не спрашивайте! О нем там никто и не думает!» — А думают о чем? — «О формочке! Формочку соблюдают, но духа нет». Так почему же вы говорите, что советская власть гонит церковь?»

«Виноваты мы – церковный народ» (арх.Сергий (Савельев)

Во время чистки над врагами народов 30-х годов ХХ века Сергий говорит о том, что путь спасения начинается не с поиска виновных, а с сердца каждого христианина, с личного покаянного обращения ко Христу: «Не может совесть Родины очищаться, если не очищается совесть сынов ее, и, прежде всего, собственная совесть каждого из нас».

«Нам нужно помнить: когда есть непорядок в жизни, тогда, прежде всего, нужно искать вину в самом себе. И когда почувствуешь эту вину, осознаешь ее, тогда и путь жизни проясняется … Перестанем отныне судить кого бы то ни было, будем прежде всего судить самих себя, имея перед собой закон Христовой жизни».

Архимандрит Сергий (Савельев) задается вопросом: в чем причина разорения церкви, в своей книге «Разорение», он указывал:  «Виноваты мы – церковный народ».

«Но я не хочу вас омрачать. Я вам скажу, что за прошедшие 50 лет люди Христовы много страдали, много слез, много крови пролили. И сколько бы ее ни было пролито, мы всегда говорили о том, что это — по грехам нашим. Это — омовение, это — новое крещение. Оно предвозвещает новое утро, утро Воскресения, возрождения нашей христианской жизни…

И я — падший человек, но полон веры, что Церковь Святая обретет свою первородную красоту и вольется в жизнь — для того, чтобы творить в ней волю Божию, быть провозвестницей любви, мира, тишины. Будет служить человеку, будет служить народу, подобно тому, как служил Христос, Сын Божий, придя на землю».

«И вот, до сегодняшнего дня человечество обновляется, восстает и идет за Христом. Оно со Христом рождается, со Христом восстает, со Христом проходит всю жизнь, и, во Христе оканчивая свою жизнь, находит в Нем вечную новую жизнь, которую Он дал при сотворении мира, но которую мы потеряли по грехам своим.

 Это, дорогие мои, для нас имеет чрезвычайно большое значение, ибо сейчас как-то одряхлел человек. Что-то грозное, что-то страшное как бы объемлет нас, и мы знаем, что малодушие, уныние и всякое суеверие широко распространяется в людях. Люди как бы падки к этому. И если они услышат что-нибудь такое печальное, предвозвещающее какое-нибудь страдание или горе, то они как будто только этого и ждут. А между тем, кто пережил радость Рождества Христова в своем сердце, кто соединился со Христом, тот не может принять того, что Господь может нас вновь оставить. Он должен прийти, Он не может не прийти к нам, ибо мы — дети Его».

«Когда верующие люди поймут, что нельзя историческую церковь отождествлять со Христом, тогда у них откроется жажда обожествления и своей жизни, и жизнь Церкви Христовой преобразится. Тогда люди поймут, что помимо церкви синодальной существует Церковь как Тело Христово, как Организм Любви.

Верующие люди отвергнут все, что наслоилось на Теле Христовом по порочности человека. И жизнь Церкви преобразится. Человечески представить себе эту перемену почти невозможно. Но эта перемена — во славу Божию, и поэтому она уже обеспечена».

«К чему нас призывает Господь после 1917 года? К созданию братской жизни, к созданию такой жизни, когда мы друг друга подпираем, когда мы друг с другом связаны узами нерушимого единства. Не будем говорить — во имя кого. Мы, верующие, — во имя Христа, мы со Христом, через Христа, но это не имеет значения для того, чтобы чувствовать себя как бы в своей семье. Наш народ — наша семья».