(20 апреля 1856, Ветлуга, Костромская губерния — 5 февраля 1919, Сергиев Посад) — религиозный философ, критик и публицист.

«Все чувствуют, и уже давно, в Европе, странную безжизненность возрастающих поколений. Они безжизненны не в одном каком-нибудь отношении, они лишены не которых-нибудь даров, будучи богато оделены другими. Именно ядра в них нет, из которого растет всякий дар, всякий порыв, все энергичное в действии или твердое в сопротивлении.

Та «искра Божия», которая светится в человеческом образе часто сквозь мрак, его одевающий, сквозь его грубость, необузданный произвол, невежество, - в этих поколениях, наружно лоснящихся, ничего выдающегося дурного не делающих, как будто погасла, и ее ничто не способно пробудить.

Странная антикультурность, на исходе XIX века самой великой в истории культуры, поражает в них: они не только не продолжают своего времени, не суть дети безумного в порывах своих «просвещения» XVIII-XIX веков; они и не принадлежат ни к какой другой эпохе, не сочувствуя и не понимая более ни одной из отживших культур. 

Христианство с его высоким спиритуализмом, аскетическими подвигами, углубленной, святой лирикой, - ничего не говорит их сердцу, возбуждая или кощунство, или равнодушие, или слабые попытки его переиначить; его и того культа плоти, того самоуслаждения человека своей красотой, которым жила древность и что вспыхнуло и ярко засветилось на рубеже средней и новой Европы, в них нет не только как собственного чувства, но и как понимания чужого чувства.

И нет никакого желания по уединенному труду, по героизму мысли, по отречению ради отыскания истины от всех утех жизни, последовать необозримому множеству тружеников на всех поприщах за три последних века. Как будто какая-то предательская рука, подкравшись к лезущему на Олимп поколению прежних титанов, в миг, когда они были так горды, так упоены близкой победой - оскопила их, и сразу потух свет в их глазах, укротилось желание, спала гордость, и они одинаково безнадежно смотрят на небо и землю» (1893 г.).

«По истечении восемнадцати веков христианской культуры, непрерывного исторического созидания... непрерывно возрастая до этого времени, лик европейского Запада с тех пор начал обратно суживаться…. Мы сказали о язычестве, к которому передвигается европейское человечество с христианских основ; но это не прежнее мощное язычество Рима; это новое маленькое язычество перед своим «я», в стороне от больших путей истории, и даже с возможным забвением об этих путях».

Относительно свержения российского самодержавия высказался: «Эта мышка, грызшая нашу монархию, изгрызшая весь смысл ее, — была бюрократия. «Старое, затхлое чиновничество». Которое ничего не умело делать и всем мешало делать. Само не жило и всем мешало жить. Тухлятина. Протухла. И увлекла в падение свое и монархию».

«А все началось уличными мелочами, — продолжает Розанов. — Но, поистине, в столице все важно. Столица — мозг страны, ее сердце и душа. «Если тут маленькая закупорка сосуда — весь организм может погибнуть». Можно сказать, безопаснее восстание всего Кавказа… Бунтовала Польша — монархия даже не шелохнулась. Но вдруг стало недоставать хлеба в Петрограде, образовались «хвосты около хлебных лавок».

И из «хвостов» первоначально и первообразно — полетел весь образ правления к черту. С министерствами, министрами, с главнокомандующими, с самим царем — все полетело прахом. И полетело так легколегко. Легкость-то полета, нетрудность напряжения — и вскружила всем головы. Это более всего всех поразило». 

 «И вот странная мысль у меня скользит. Собственно, за XIX век, со времен декабристов, Россия была вся революционна, литература была только революционна. Русские были самые чистые социалисты-энтузиасты. И, конечно, падала монархия весь этот век, и только в феврале это кончилось.

И странная мысль с этим концом у меня сплетается. Что, в сущности, кончается и социализм в России. Он был преддверием мести, он был результатом мести, он был орудием мести. Но, свершив все, что нужно, он сейчас или завтра уже начнет умирать. Умирать столь же неодолимо, как доселе неодолимо рос. И Россия действительно вошла в совершенно новый цвет. Не бойтесь и не страшитесь, други, сегодняшнего дня».

«Есть только одна религия, в которой человек нашел себя. Это — христианство. Истины о первоначальном добром состоянии человека, о его испорченности, которая явилась потом, о возвращении его к первозданной своей чистоте… — эти истины высказаны в этой религии с полнотой и ясностью, которая не оставляет человеку сомнений… ему остается внимать и прислушиваться, но не искать вновь, не заблуждаться, не падать».

«Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей…. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего».

« Ну что же: пришла смерть, и, значит, пришло время смерти. Смерть, могила для 1/6 части земной суши…. Земля есть Каинова, и земля есть Авелева. И твоя, русский, земля есть Каинова. Ты проклял свою землю, и земля прокляла тебя».

«1/6 часть суши. Упоенная революция, как упоенна была и война. «Мы победим». О, непременно. Так не есть ли это страшный факт, что 1/6 часть суши как-то все произращала из себя «волчцы и тернии», пока солнышко не сказало: «Мне не надо тебя». «Мне надоело светить на пустую землю».

 «Думайте же, да подумайте, духовенство... Горе! горе! горе! Дороговизна на хлеба - плохо. Дороговизна соли - кричит народ. Дороговизна брака: никто не кричит. Безумие, безумие...».

Вспоминает выдержки из речи вступившего во власть обер-прокурора Победоносцева на заседании Совета 8 марта 1881 г.:  «Что такое конституция? Орудие всякой неправды, источник всяческих интриг».

«Есть пути, которые кажутся человеку прямыми; но конец их - путь к смерти» (Прит.14:12)

«К чему привело освобождение крестьян? К тому, что исчезла надлежащая власть, без которой не может обойтись масса темных людей».

«Что такое новые судебные учреждения? Новые говорильни адвокатов…».

«Что такое печать? Самая ужасная говорильня, которая… разносит хулу и порицание на власть…».

И далее пишет: «В царствование Николая I Апраксин или Бутурлин откровенно заявили, что Евангелие следовало бы запретить, если бы оно не было так распространено. Победоносцев Евангелие не запретил, но упорно изгонял из России, душил ссылкою и тюрьмой всех людей, желавших жить по Евангельскому идеалу…

В своей статье о школе он прямо протестует против введения Евангелия в систему школьного образования. И, действительно, с тех пор, как Победоносцев имеет влияние на судьбы русского просвещения, религиозный элемент угас в последнем, окончательно сменяясь церковно–обрядовой…

Я не знаю, верит ли в Бога г. Победоносцев, да и не мое это дело, но смело утверждаю, что никто более Победоносцева не содействовал падению веры в Бога среди школьных русских поколений; никто не принизил так религиозности русского народа, обратив ее в пустую, сухую, но скучно и досадно требовательную государственную повинность и формальность; никто не дал вящего соблазна к бегству сколько-нибудь свободных умов в материализм и атеизм, для которых, однако, г. Победоносцев имеет дерзость вздыхать по средневековым кострам».

«Возвращаясь к вопросу о вере Победоносцева, мне кажется кстати повторить язвительное слово Владимира Соловьева: «если и верует, то — как бесы у апостола Павла, — верует и трепещет».

В своих статьях давал предупреждение российской власти и обществу уроками из истории: «В этом заключается самая опасная сторона политики, и часто в этом единственно лежит причина падения наций, крушения эпох и политических систем. Людовики XIV и XV блаженствовали, а Людовик XVI пошел на эшафот. Это самая бросающаяся в глаза иллюстрация, а подобных и меньших миниатюр в истории, все на ту же тему, не оберешься. Уроки, которые не должны бы пройти даром, увы, всегда проходили даром» (1904 г.).

«Революции всегда суть прорывы плотины, наказующие небрежение мельника. Всегда это «ветер, посеянный политиками» прежних лет и десятилетий».

О духовенстве высказывался: «Иногда думается, что духовенство, хотя оно и именует себя «строителями Тайн Господних» (строители!!!), на самом деле просто — «примазавшиеся» к делу веры. Дело религии — оно есть; какое-то странное, глубокое, верится — прекрасное; но они-то, именно они и понятия об этом «деле» не имеют».

«Духовенство сумело приучить весь русский народ до одного человека к строжайшему соблюдению постов; но оно ни малейше не приучило, а, следовательно, и не старалось приучить, русских темных людей к исполнительности и аккуратности в работе, к исполнению семейных и общественных обязанностей, к добросовестности в денежных расчетах, к правдивости со старшими и сильными, к трезвости.

Вообще не научило народ, деревни и села, упорядоченной и трудолюбивой, трезвой жизни. Это имело страшно тяжелые последствия. Бывали случаи в России, что темный человек зарежет на дороге путника; обшаривая его карманы, найдет в них колбасу; тогда он ни за что не откусит от нее куска, если даже очень голоден, если убийство случилось в постный день, когда церковью запрещено употребление мяса. Это - ужасный случай, но он действителен».

«В России есть много святых людей: и гораздо реже попадается просто честный, трудолюбивый человек, сознательный в своем долге и совестливый в обязанностях.

 Это - общее несчастье России. Сколько в обществе и печати ни говорили об этом духовенству, оно было исторически глухо к этим словам. Оно не замечало, не чувствовало укоров. Таков дух и история русской церкви и русского духовенства: а известно каждому из личной жизни, как трудно сознавать, почувствовать и исправить специфические личные недостатки и пороки. Таким образом, этот страшный проступок духовенства есть, однако же, проявление только общечеловеческой, мировой слабости, безволия, бессознательности».

«Юный Блок вещает: «Кто же произносит огромные слова о Боге, о Христе! Вероятно, духовное лицо, сытое от благости духовной, все нашедшее, читающее проповедь смирения с огромной кафедры, окруженной эскадроном жандармов с саблями наголо, - нам, светским людям, которым и без того тошно?»

«Какой-то молодой рабочий, стоявший у решетки, обратился к еп. Сергию, когда тот поравнялся с ним, со словами: — «Епископ! Я обращался к митрополиту, чтобы он помог голодающим. Вы ничего, однако, не сделали! Где же у вас душа? Где же сердце?» Произошло смятение, но духовенство, не изменив ни на йоту своей программы, дошло до места и начало служить молебен.

Тогда неугомонный рабочий начал громко кричать, стараясь заглушить пение: — «Братья! Я умолял митрополита помочь голодающим, но ничего не сделали. Моя сестра 17 лет через голод пошла в дом терпимости. Можно ли дольше терпеть, посудите сами!» И он, при общем смущении, опустился в бессилии на пол, почти потеряв сознание. Церковный сторож повел его к выходу и освежил стаканом воды. Приходя в себя, несчастный время от времени повторял: «Где же правда, где же правда?» Из рук сторожа он был передан околоточному надзирателю и отвезен в сыскное отделение».

«Ректор киевской духовной семинарии, архимандрит Кирилл, за развратное поведение сослан в Оптину Пустынь».… Несчастная Оптина Пустынь, долженствующая принять такого гостя к себе! Вот так монах — воспитатель духов юношества! Таких большинство! Все деланные монахи-карьеристы, худо живущие, никуда не гожие. Этот «холостой быт» в монашестве нужно искоренить».

Писал о чествовании духовными лицами партии черносотенцев: «Один священник из большого южнорусского центра пишет мне: «Одновременно с наложенными происшествиями было совершено здесь освящение знамени «союза русского народа». Освящение было в монастыре, давшем помещение для «бюро» этого союза, куда и носили это «знамя». Самозванцы присвоили себе наименование «союза русского народа»; но русский народ их и не знает, и знать не хочет».

В статье «Талантливость и бесталанность в духовенстве» писал: «Отец Матвей Ржевский кричит Гоголю (при первой встрече): «Зачем не подходите под благословение мое? Значит, бегаете благодати?». Он сам себе представляется каким–то мешком с благодатью, из которого она сыплется, как мука. Это, можно сказать, зверски–невежественное понятие о благодати и смешение себя с Богом — очень распространена как на Западе, так и у нас.

«Значит, вы Богу не хотите повиноваться», — говорят вам, если вы выказываете поползновение не повиноваться духовному лицу; — «значит вы Бога не признаете», — отвечают вам на попытку полемизировать с явно невежественной статьей духовного журнала. Развился фетишизм лица, фетишизм фигур, фетишизм целого сословия: они все — маленькие боги, ходящие среди человеков, — и движущиеся мощи, каждая ждущая своей канонизации».

«Механизм гибели европейской цивилизации будет заключаться в параличе против всякого зла, всякого негодяйства, всякого злодеяния: и в конце времён злодеи разорвут мир. Заметьте, что уже теперь теснится, осмеивается, пренебрежительно оскорбляется всё доброе, простое, спокойное, попросту добродетельное. Он зарезал 80-летнюю бабку и её 8-летнюю внучку. Все молчат. «Неинтересно». Вдруг резчика «мещанин в чуйке» («Преступление и наказание») полоснул по морде. Все вскакивают: «Он оскорбил лицо человеческое», он «совершил некультурный акт».

 «Слепота человеческая, слепота человеческая, слепота человеческая…».

«В России так же жалеют человека, как трамвай жалеет человека, через которого он переехал. В России нечего кричать. Никто не услышит».

 «Россия похожа на ложного генерала, над которым какой-то ложный поп поет панихиду. На самом же деле это был беглый актер из провинциального театра».

«В России две философии: выпоротого и ищущего, кого бы ему еще выпороть».

«Все женские учебные заведения готовят в удачном случае монахинь, в неудачном проституток. «Жена» и «мать» в голову не приходят».

«Язычество есть младенчество человечества, а детство в жизни каждого из нас – это есть его естественное язычество. Так что мы все проходим «через древних богов» и знаем их по инстинкту».

«Как я отношусь к молодому поколению? Никак. Не думаю. Думаю только изредка. Но всегда мне его жаль. Сироты».

«Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила…».

«Душа озябла... Страшно, когда наступает озноб души».

«Корень вещей. Мы поклонились религии несчастья. Дивно ли, что мы так несчастны».

«Никакой человек не достоин похвалы. Всякий человек достоин только жалости».

«Нужно, чтобы о ком-нибудь болело сердце. Как ни странно, а без этого жизнь пуста».

«Каков же итог жизни? Ужасно мало смысла».

«Тяжко от этой несломимой гордыни. Гордыни, источник которой — смерть сердца и память прошлого, непоправляемаго, принцип которого — неисправимость».

«Демократия — это способ, с помощью которого хорошо организованное меньшинство управляет неорганизованным большинством».

«Весь парламент есть, в сущности, бодливость безрогих коров и «критика на быка» надувающейся лягушки. По крайней мере, наш парламент и, по крайней мере, до сих пор.  Удался он с достоинством только в Англии. Там он – народен и с «с осанна». У нас он в противоречии с «Господи помилуй» и, вероятно, просто пройдёт. Нам нужно что-то другое. Что – не ясно».

«Парламент наш не есть политическое явление, а просто казенный клуб на правительственном содержании» (о дореволюционной государственной думе).

«В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда в собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается».

«Счастливую и веселую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, — мы и не должны отходить от нее».

«Смотрите: ледяная сосулька играет на зимнем солнце и кажется алмазом. Вот от этих «алмазов» и погибнет все...» (1912 г.).

 «…С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русской Историею железный занавес».

«Мертвая страна, мертвая страна, мертвая страна. Все недвижимо, и никакая мысль не прививается».

«Воскресни, Отечество! Боже, до чего все мы разбежались по своим конурам… Пыль! Осталась пыль отдельных человеческих фигурок, а нация — где она?»

 «Дана нам красота невиданная. И богатство неслыханное. Это — Россия. Но глупые дети все растратили. Это — русские».

Указывал духовно-религиозное значение революции: «Наша «революция» или «эволюция», смотря по вкусу и удачам будущего, есть только фазис в попытках человека заработать счастье своими руками. Революция - отдел науки. Прежде всего, в ней бездна научных элементов, она вся копошится научными теориями и все ее двигатели читают и перечитывают книжки и брошюры, - думают, спорят и, словом, так же действуют «во имя науки», «найденного и доказанного», как мученики действовали, когда шли в Рим «во имя Евангелия». И как в мучениках и победе над Римом главное было не человеческий состав и не катакомбы, а Евангелие, так и в революции главная суть не сами революционеры, а наука. 

Революция - отдел науки. И потому-то она непобедима. Секут головы, секли, а она все двигалась, побеждала, ширела. Как и христианство ширилось и после казней, потому что было за ним Евангелие».