(родился 16 ноября 1880, Петербург — умер 7 августа 1921, Петроград) — русский поэт. 

Блок Александр Александрович предупреждал: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте революцию!»

«Люди, вы ль не узнаете Божьей десницы: Сгибнет четверть вас от глада, мора и меча...».

«Одно только делает человека человеком: знание о социальном неравенстве…».

«Не забывать о социальном неравенстве, не унижая великого содержания этих двух малых слов ни «гуманизмом», ни сантиментами, ни политической экономикой, ни публицистикой. Знание о социальном неравенстве есть знание высокое, холодное и гневное».

«То были времена, когда царская власть в последний раз достигла, чего хотела: Витте и Дурново скрутили революцию веревкой; Столыпин крепко обмотал эту веревку о свою нервную дворянскую руку. Столыпинская рука слабела. Когда не стало этого последнего дворянина, власть, по выражению одного весьма сановного лица, перешла к «поденщикам»; тогда веревка ослабла и без труда отвалилась сама».  

«Трудно сказать, что тошнотворнее: то кровопролитие или то безделье, та скука, та пошлятина; имя обоим – «великая война», «отечественная война», «война за освобождение угнетенных народностей» или как еще? Нет, под этим знаком - никого не освободишь».

«Русские художники имели достаточно  «предчувствий и предвестий» для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия - большой корабль, которому суждено большое плаванье».

«Вся современная жизнь людей есть холодный ужас, несмотря на отдельные светлые точки. Я не понимаю, как ты, например, можешь говорить, что все хорошо, когда наша родина, может быть, на краю гибели, когда социальный вопрос так обострен во всем мире, когда нет общества, государства, семьи, личности, где было бы хоть сравнительно благополучно» (16.01.1916)

 «У буржуа - почва под ногами определенная, как у свиньи - навоз: семья, капитал, служебное положение, орден, чин, бог на иконе, царь на троне. Вытащи это - и все полетит вверх тормашками».

«Первые бежавшие за границу были из тех, кто совсем не вынес ударов исторического молота… они унесли с собой самые сливки первого озлобления, они стали визгливо лаять, как мелкие шавки из-за забора; разносить, вместе с обрывками правды, самые грязные сплетни и небылицы».

«Стыдно сейчас ухмыляться, плакать, ломать руки, ахать над страной, над которой пролетает революционный циклон. Не стыдно ли отмалчиваться, не стыдно ли прекрасное слово товарищ произносить в кавычках – как аукнется, так и откликнется…».

«Народ – наверху, кто спускается, тот проваливается… Народ всё оценит и произнесёт свой суд, жестокий и холодный, над всеми, кто считал его ниже себя…».

«Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России» – слышу я вокруг себя…  Но передо мной – Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели, тот Петербург, который видел Достоевский, та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой. Россия – буря…» (7.01.1918)

«... России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и по-новому великой...  Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью» (7.01.1918)

«Если бы в России существовало действительное духовенство, а не только сословие нравственно тупых людей духовного звания, оно давно бы «учло» то обстоятельство, что «Христос с красногвардейцами». Едва ли можно оспорить эту истину, простую для людей, читавших Евангелие и думавших о нем. У нас, вместо того, они «отлучаются от церкви», и эта буря в стакане мутит и без того мутное (чудовищно мутное) сознание крупной и мелкой буржуазии и интеллигенции»  (10 марта 1918).

«На исходе 1916 года все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла ни пройти сама, ни быть  излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной  операции. Так понимали в то время положение все люди, обладавшие государственным смыслом.

Ни у кого не могло быть сомнения в  необходимости операции; спорили только о том, какую степень  потрясения, по необходимости сопряженного с нею, может вынести  расслабленное тело. По мнению одних, государство должно было и во время операции продолжать исполнять то дело, которое главным образом и ускорило рост болезни: именно, вести внешнюю войну; по мнению других, от этого дела оно могло отказаться».

«Главный толчок к развитию болезни дала война; она уже третий год расшатывала государственный организм, обнаруживая всю его ветхость и лишая его последних творческих сил. Осенний призыв 1916 года захватил тринадцатый миллион землепашцев, ремесленников и всех прочих техников своего дела; непосредственным следствием этого был паралич главных артерий, питающих страну».

«Император Николай II, упрямый, но безвольный, нервный, но притупившийся ко всему, изверившийся в людях, задерганный и осторожный на словах, был уже «сам себе не хозяин». Он перестал понимать положение и не делал отчетливо ни одного шага, совершенно отдаваясь в руки тех, кого сам поставил у власти.

Распутин говорил, что у него «внутри недостает». Имея наклонность к общественности, Николай II боялся ее, тая давнюю обиду на Думу. Став верховным главнокомандующим, император тем самым утратил свое центральное положение, и верховная власть, бывшая и без того «в плену у биржевых акул», распылилась окончательно в руках Александры Федоровны и тех, кто стоял за нею.

Императрица, которую иные находили умной и блестящей, в сущности давно уже направлявшая волю царя и обладавшая твердым характером, была всецело под влиянием Распутина, который звал ее Екатериной II, и того «большого мистического настроения» особого рода, которое, по словам Протопопова, охватило всю царскую семью и совершенно отделило ее от внешнего мира.

Самолюбивая женщина, «относившаяся к России, как к провинции мало культурной» и совмещавшая с этим обожание Распутина, ставившего ее на поклоны; женщина, воспитанная в английском духе и молившаяся вместе с тем в «тайничках» Феодоровского Собора, - действительно управляла Россией. «Едва ли можно сохранить самодержавие,- писал около нового года придворный историограф, генерал Дубенский, - слишком проявилась глубокая рознь русских интересов с интересами Александры Федоровны».

«Бадмаев – умный и хитрый азиат, у которого в голове был политический хаос; а на языке шуточки, и который занимался, кроме тибетской медицины, бурятской школой и бетонными трубами – дружил с Распутиным и с Курловым, некогда сыгравшим роль в убийстве Столыпина; при помощи бадмаевского кружка получил пост министра внутренних дел Протопопов».

«Последним премьером был князь Н. Д. Голицын, самые обстоятельства назначения которого показывают, до какой растерянности дошла власть».

«Личность и деятельность Протопопова сыграли решающую роль в деле ускорения разрушения царской власти. Распутин накануне своей гибели, как бы, завещал свое дело Протопопову, и Протопопов исполнил завещание. В противоположность обыкновенным бюрократам, которым многолетний чиновничий опыт помогал сохранять видимость государственного смысла.

Протопопов принес к самому подножию трона весь истерический клубок своих личных чувств и мыслей; как мяч, запущенный расчетливой рукой, беспорядочно отскакивающий от стен, он внес развал в кучу порядливо расставленных, по видимости устойчивых, а на деле шатких кегель государственной игры. В этом смысле Протопопов оказался, действительно, «роковым человеком».

«Таково было состояние власти, «охваченной, по выражению Гучкова, процессами гниения», что сопровождалось «глубоким недоверием и презрением к ней всего русского общества, внешними неудачами и материальными невзгодами в тылу».

«Настроение в столице носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе самые дикие слухи, как о намерениях Правительственной власти, в смысле принятия различного рода реакционных мер, так равно и о предположениях враждебных этой власти групп и слоев населения, в смысле возможных и вероятных революционных начинаний и эксцессов.

Все ждут каких-то исключительных событий и выступлений, как с той, так и с другой стороны. Одинаково серьезно и с тревогой ожидают, как разных революционных вспышек, так равно и несомненного якобы в ближайшем будущем, «дворцового переворота», провозвестником коего, по общему убеждению, явился акт в отношении «пресловутого старца».

Писал о К.П.Победоносцеве в поэме «Возмездие» (1911):