 
«Благословенье мое, как гром!
Любовь безжалостна и жжет огнем.
Я в милосердии неумолим:
Молитвы человеческие - дым.
Из избранных тебя избрал я, Русь!
И не помилую, не отступлюсь.
Бичами пламени, клещами мук
Не оскудеет щедрость этих рук….
Ты благословлена на подвиг твой
Татарским игом, скаредной Москвой,
Петровской дыбой, бредами калек,
Хлыстов, скопцов - одиннадцатый век.
Распластанною голой на земле,
То вздернутой на виску, то в петле, -
Тебя живьем свежуют палачи -
Радетели, целители, врачи.
«Отцы наши грешили: их уже нет, а мы несем наказание за беззакония их»
(Плач.5:7)
И каждый твой порыв, твой каждый стон
Отмечен Мной и понят и зачтен.
Твои молитвы в сердце я храню:
Попросишь мира - дам тебе резню….
На подвиг встанешь жертвенной любви?
Очнешься пьяной по плечи в крови.
Замыслишь единенье всех людей?
Заставлю есть зарезанных детей!
Ты взыскана судьбою до конца:
Безумием заквасил я сердца
И сделал осязаемым твой бред.
Ты -
лучшая! Пощады лучшим нет.
В едином горне за единый раз
Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз,
А из тебя, сожженный Мной народ,
Я ныне новый выплавляю род!» («Благословение», 1923 г.).
«Исполнилось
пророчество: трихины
В тела и в дух
вселяются людей.
И каждый мнит,
что нет его правей.
Ремесла,
земледелие, машины
Оставлены.
Народы, племена
Безумствуют,
кричат, идут полками,
Но армии себя
терзают сами,
Казнят и жгут
- мор, голод и война.
Ваятель душ,
воззвавший к жизни племя
Страстных глубин,
провидел наше время.
Пророчественною
тоской объят,
Ты говорил,
томимый нашей жаждой,
Что мир спасется
красотой, что каждый
За всех во всем
пред всеми виноват» («Трихины» 1917 г.).
«Сотни лет тупых и зверских пыток,
И еще не весь развернут свиток
И не замкнут список палачей,
Бред Разведок, ужас Чрезвычаек -
Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик
Не видали времени горчей.
Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
Жги войной, усобьем, мятежами -
Сотни лет навстречу всем ветрам
Мы идем по ледяным пустыням -
Не дойдем и в снежной вьюге сгинем
Иль найдем поруганный наш храм, -
Нам ли весить замысел Господний?
Всё поймем, всё вынесем, любя, -
Жгучий ветр полярной преисподней,
Божий Бич! приветствую тебя» («Северовосток»,
1920 г.).
«Излил ярость гнева Своего и зажег на Сионе огонь, который пожрал основания его»
(Плач.4:11)
«И этой ночью с напряжённых плеч
Глухого Киммерийского вулкана
Я вижу
изневоленную Русь
В
волокнах расходящегося дыма,
Просвеченную заревом лампад —
Страданьями горящих о России…
И
чувствую безмерную вину
Всея
Руси — пред всеми и пред каждым».
«Воздух дышит нефтью и серой.
Солнце
встаёт раскалённым шаром,
Дух
внезапно застигнут
Невозможным и странным.
Ревность к добру иль клубок преступлений,
Что
там мятётся средь этих строений?...
Надежда безумная во всех сердцах
Сквозь
эшафоты, казни и пожары
И
головы в руках у палачей…» («Душа
города»).
«Пётр написал коснеющей рукой:
«Отдайте всё...» Судьба же дописала:
«...распутным бабам с хахалями их».
Елисавета с хохотом, без гнева
Развязному курьеру говорит:
«Не лапай, дуралей, не про тебя-де
Печь топится». А печи в те поры
Топились часто, истово и жарко
У цесаревен и императриц.
Российский двор стирает все различья
Блудилища, дворца и кабака.
Царицы коронуются на царство
По похоти гвардейских жеребцов,
Пять женщин распухают телесами
На целый век в длину и ширину.
Россия задыхается под грудой
Распаренных грудей и животов.
Ее гноят в острогах и в походах,
По Ладогам да по Рогервикам,
Голландскому и прусскому манеру
Туземцев учат шкипер и капрал.
Голштинский лоск сержант наводит палкой,
Курляндский конюх тычет сапогом;
Тупейный мастер завивает души;
Народ цивилизуют под плетьми
И обучают грамоте в застенке...
А в Петербурге крепость и дворец
Меняются жильцами, и кибитка
Кого-то мчит в Березов и в Пелым…
Раздерганный и полоумный Павел
Собою открывает целый ряд
Наряженных в мундиры автоматов,
Штампованных по прусским образцам…
«И будут сражаться брат против брата и друг против друга, город с городом, царство с царством»
(Ис.19:2)
Закон самодержавия таков:
Чем царь добрей, тем больше льется крови.
А всех добрей был Николай Второй,
Зиявший непристойной пустотою
В сосредоточьи гения Петра….
Так хлынула вся бестолочь России
В пустой сквозняк последнего царя:
Желвак От-Цу, Ходынка и Цусима,
Филипп, Папюс, Гапонов ход, Азеф...
Тень Александра Третьего из гроба
Заезжий вызывает некромант,
Царице примеряют от бесплодья
В Сарове чудотворные штаны.
Она, как немка, честно верит в мощи,
В юродивых и в преданный народ.
И вот со дна самой крестьянской гущи -
Из тех же недр, откуда Пугачев, -
Рыжебородый, с оморошным взглядом -
Идет Распутин в государев дом,
Чтоб честь двора, и церкви, и царицы
В грязь затоптать мужицким сапогом
И до низов ославить власть цареву.
И всё быстрей, всё круче чертогон...
В Юсуповском дворце на Мойке - Старец,
С отравленным пирожным в животе,
Простреленный, грозит убийце пальцем:
«Феликс, Феликс! царице всё скажу...»
(«Россия», 1924 г.).
| 
