(16 января 1841 года, Пензенская губерния — 12 мая 1911 года, Москва) — историк, профессор московского университета.

Пророчески указывал о грядущем Божьем суде: «Пролог XX века - пороховой завод. Эпилог - барак Красного Креста».

«Наследственный престол без законного престолонаследия; государство, замкнувшееся во дворе со случайными и быстро меняющимися хозяевами; сбродный по составу, родовитый или высокочиновный правящий класс, но сам совершенно бесправный и ежеминутно тасуемый; придворная интрига, гвардейское выступление и полицейский сыск – всё содержание политической жизни страны.

Общий страх произвола, подавлявший всякое чувство права: таковы явления, бросавшиеся в глаза иностранным дипломатам при русском дворе, которые писали, что здесь все меняется каждую минуту, всякий пугается собственной тени при малейшем слове о правительстве, никто ни в чем не уверен и не знает, какому святому молиться…».

«С Александра III, с его детей вырождение нравственное сопровождается и физическим. Варяги создали нам первую династию. Варяжка испортила последнюю. Эта династия не доживет до своей политической смерти, вымрет раньше, чем перестанет быть нужна, и будет прогнана. В этом ее счастье и несчастье России ее народа, притом повторное: ей еще раз грозит бесцарствие, смутное время».

«Труднее балаган сделать церковию, чем церковь превратить в балаган» (В.О. Ключевский)  

«Робкое бессилие перед порядком при безграничной власти над лицами, чем отличались у нас правительства этой эпохи, - это обычная особенность государств восточноазиатской конструкции, хотя бы с европейски украшенным фасадом…».

«Абсолютная власть без оправдывающих её личных качеств носителя обыкновенно становится слугой или своего окружения, или общественного класса, которого она боится и в котором ищет себе опоры…».

«Петр хотел сделать свой народ богатым и сведущим, а для того с помощью знания поднять его труд до государственных нужд… Он хорошо осознавал, что не выполнил этой программы, сделал сильным и богатым государство, но не обогатил и не просветил народ…».

«Опомнившись от реформ Петра и оглядываясь вокруг себя, сколько-нибудь размышляющие люди сделали важное открытие: они почувствовали при чересчур обильном законодательстве полное отсутствие закона…».

«Русские цари – мертвецы в живой обстановке».

«Русские цари – не механики при машине, а огородные чучела для хищных птиц».

«Цари – те же актеры с тем отличием, что в театре мещане и разночинцы играют царей, а во дворцах цари – мещан и разночинцев».

«Не может быть самодержцем монарх, который не может сам держаться на своих ногах».

«Борьба русского самодержавия с русской интеллигенцией – борьба блудливого старика со своими выб….дками, который умел их народить, но не умел воспитать».

«Павел, Александр I и Николай I владели, а не правили Россией, проводили в ней свой династический, а не государственный интерес, упражняли на ней свою волю, не желая и не умея понять нужд народа, истощили в своих видах его силы и средства, не обновляя и не направляя их к целям народного блага».

«Наши цари были полезны, как грозные боги, небесполезны и как огородные чучелы. Вырождение авторитета с сыновей Павла. Прежние цари и царицы – дрянь, но скрывались во дворце, предоставляя эпическо-набожной фантазии творить из них кумиров. Павловичи стали популярничать. Но это безопасно только для людей вроде Петра I или Екатерины II.

Увидев Павловичей вблизи, народ перестал их считать богами, но не перестал бояться их за жандармов. Образы, пугавшие воображение, стали теперь пугать нервы. С Александра III, с его детей вырождение нравственное сопровождается и физическим. Варяги создали нам первую династию, варяжка испортила последнюю. Она, эта династия, не доживет до своей политической смерти, вымрет раньше, чем перестанет быть нужна, и будет прогнана. В этом ее счастье и несчастье России и ее народа, притом повторное: ей еще раз грозит бесцарствие, смутное время».

«Петр – деспот, своей деятельностью разрушил деспотизм, подготовляя свободу своим обдуманным произволом, как его преемники своим либеральным самодержавием укрепляли народное бесправие».

«У русского царя есть корректор посильнее его – министр или секретарь. Царь повелит – министр отменит, как при Екатерине II с наказом. Он лучше понимает волю царя, чем сам царь».

«Николай требовал добродетельных знаков, не зная, как добиться самих добродетелей».

«Самодержавие – бессмысленное слово, смысл которого понятен только желудочному мышлению неврастеников - дегенератов».

«Римские императоры обезумели от самодержавия; отчего императору Павлу от него не одуреть?»

«Просветительная вша консерватизма и либерализма кишит на русском народе, пожирая его здравый рассудок».

«Тяжелыми налогами государство раздуло свои силы, значение выше меры и нужды и нахватало задач и затруднений не по силам. Государство игры и авантюры».

«Администрация – грязная тряпка для затыкания дыр законодательства».

«Государству служат худшие люди, а лучшие - только худшими своими свойствами».

«От многих народов и сословий веет могилой и архивом».

«Русские купцы сами мало вывозили за границу, и вывозная торговля оставалась в руках иноземцев, которые и теперь, как при Петре… точно комары сосали кровь из русского народа и потом улетали в чужие края…».

Писал о религиозности в российской империи: «…духовенства… в православных русских губерниях в 1867 г. было вшестеро больше, чем в католических привисленских, и почти вшестеро больше, чем в протестантских остзейских…».

«Великая истина Христа разменялась на обрядовые мелочи или на художественные пустяки. На народ Церковь действовала искусством обрядов, правилами, пленяла воображение и чувство или связывала волю, но не давала пищи уму, не будила мысли. Она водворяла богослужебное мастерство вместо богословия, ставила церковный устав вместо Катехизиса; не богословие, а обрядословие».

«Русское духовенство всегда учило паству свою не познавать и любить Бога, а только бояться чертей, которых оно же и расплодило со своими попадьями. Нивелировка русского рыхлого сердца этим жупельным страхом – единственное дело, удавшееся этому тунеядному сословию».

«В пародии церковных обрядов глумились не над Церковью, которую очень плохо понимали, а над иерархией, которой перестали бояться, но продолжали не любить….

Страшный обряд, потерявший устрашавшую силу, стал смешон и досаден, как чучело, испугавшее ворону, и на нем вымещали собственное воронье малодушие. Так подростки смеются над страшными гримасами, какими няньки запугивали их в детстве, чтобы скорее уложить их спать».

«Наша иерархия любит ссылаться на чужие недостатки, большая охотница приобретать праведность чужими грехами. Как вербуется наша высшая иерархия? Люди духовного, а в последнее время зачастую и светского звания, обездоленные природой или спалившие свою совесть поведением, не находя себе пристойного сбыта, проституируют себя на толкучку русской церкви, в монашество, и черным клобуком, как могильной насыпью, прикрывают невзрачную летопись своей жизни, какую физиология вырезывает на их невысоких лбах.

Надвинув на самые брови эти молчаливые клобуки, они чувствуют себя безопасными от своего прошедшего, как страусы, спрятавшие свои головы за дерево. Православная паства лениво следит за этими уловками своих пастырей и, равнодушно потягиваясь от усердных храмовых коленопреклонений, говорит, лукаво подмигивая, знаем-де.

Нигде высшую церковную иерархию не встречали в качестве преемников языческих волхвов с большим страхоговением, как в России, и нигде она не разыгрывала себя в таких торжественных скоморохов, как там же. В оперном облачении с трикирием и дикирием в храме, в карете четверней с благословляющим кукишем на улице, простоволосая с грозой и руганью перед дьячками и просвирнями на приемах, с грязными сплетнями за бутылкой лиссабонского или тенерифа в интимной компании, со смиренно-наглым и внутрь смеющимся подобострастием перед светской властью, она, эта клобучная иерархия, всегда была тунеядной молью всякой тряпичной совести русского православного слюнтяя».

«Что такое наше церковное богослужение? Ряд плохо инсценированных и еще хуже исполняемых оперно-исторических воспоминаний. Верующий приносит из дома в церковь купленную свечку и свое религиозное чувство, ставит первую перед иконой, а второе вкладывает в разыгрываемое перед ним вокально-костюмированное представление и, пережив нравственно-успокоительную минуту, возвращается домой. Затем до следующего праздничного дня он чужд церковной жизни: он – одинокий верующий.

Встреча с соприхожанами в церкви – встреча знакомых на улице: никакого общения верующих не бывает в стенах храма. Здесь каждый проверяет только свою совесть своим же собственным настроением, а не совестью собрата во Христе. Он не член церкви, а единоличная церковь, ходит в храм, как в баню, чтобы смыть со своей совести сор, насевший на нее за неделю». 

«Местные православные церкви, теперь существующие, суть сделочные полицейско-политические учреждения, цель которых успокоить наивно верующие совести одних и зажать крикливо протестующие рты других. Обе эти цели приводят к третьей, самой желанной для правящей церковной иерархии, это полное равнодушие мыслящей и спокойной части общества к делам своей местной церкви: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Русской церкви, как христианского установления, нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны».

«Чёрт и художник – главные сотрудники монаха, первый – для обработки мужика, второй – для обработки барина».

«Для молящейся в соборе публики архиерейские дикирии и трикирии привлекательнее архиереев, чьи руки их торжественно скрещивают».

«Опираясь на всех, на Церковь, каждый эгоистически вырабатывал себе личное спасение».

«Евангелие стало полицейским уставом».

«Церковная иерархия не обладает в достаточной для минуты мере ни подготовкой, ни постановкой».

«Непогрешимость пищеварения».

«Смотря на них, как они веруют в Бога, так и хочется уверовать в черта».

«Великая идея в дурной среде извращается в ряд нелепостей».

«Обряд - религиозный пепел: он охраняет остаток религиозного жара от внешнего холода жизни».

«Разница между духовенством и другими русскими сословиями: здесь много пьяниц, там мало трезвых».

«Христы редко являются, как кометы, но иуды не переводятся, как комары».

«Почему от священнослужителя требуют благочестия, когда врачу не вменяется в обязанность, леча других, самому быть здоровым?»

«Нахальное бессилие».

«Нравственное богословие цепляется за хвост русской беллетристики».

«Не православные богословы, а свечегасы православия. Питаясь православием, они съели его и сходили на его опустелое место».

«Люди живут идолопоклонством перед идеалами, и, когда недостает идеалов, они идеализируют идолов».

«При крепостном праве мы были холопами чужой воли; получив волю размышлять, мы стали холопами чужой мысли».

«Молодежь, что бабочки: летят на свет и попадают на огонь» (В.О. Ключевский)

«Одна нигилистка, случайно уверовавшая в Бога, признавалась, что она ни за что не согласилась бы быть безбожницей, если бы знала, как приятно веровать».

«Русский простолюдин – православный – отбывает свою веру, как церковную повинность, наложенную на него для спасения чьей-то души, только не его собственной, которую спасать он не научился, да и не желает: «Как ни молись, а все чертям достанется». Это все его богословие».

Ключевский в «Курсе русской истории»  объяснил, что величайший порок российского религиозного общества заключался в том, что «оно считало себя единственным истинно правомерным в мире, свое понимание Божества исключительно правильным, Творца вселенной представляло своим собственным русским Богом, никому более не принадлежащим и неведомым».

Отмечал безнадёжность положения жителей российской империи: «Человек - это величайшая скотина в мире».

«Русский культурный человек - дурак, набитый отбросами чужого ума».

«Можно понять и даже почувствовать, почему так мало накопилось культурных сбережений у рабочего народа, так долго и непосильно работавшего на избранные классы».

«Государству служат худшие люди, а лучшие – только худшими своими свойствами».

 «Чтобы согреть Россию, они готовы сжечь ее».

«В России есть одинокие гении и миллионы никуда не годных людей. Гении ничего не могут сделать потому, что у них нет подмастерьев, а с миллионами ничего нельзя сделать, потому что у них нет мастеров».

«Адвокат – трупный червь: он живет чужой юридической смертью. На основании закона так же легко убивают человека, как и по позыву произвола. Только в последнем случае поступок сознается как преступление, а в первом – как практика права».

«У нас нет ничего настоящего, а все суррогаты, подобия, пародии: quasi-министры, quasi-просвещение, quasi-общество, quasi-конституция, и вся наша жизнь есть только quasi una fantasia».

«Всем можно гордиться, даже отсутствием гордости, как от всего можно одуреть, даже от собственного ума».

«Хитрость не есть ум, а только усиленная работа инстинктов, вызванная отсутствием ума».

«Люди, которые, не имея своего ума, умеют ценить чужой, часто поступают умнее умных, лишенных этого уменья».

«Люди ищут себя везде, только не в себе самих».

«Наша беда в нас самих: мы не умеем стоять за закон».

«В театре мещане играют царей, а во дворцах цари – мещан».

«Смерть - величайший математик, ибо безошибочно решает все задачи».

«Молодежь, что бабочки: летят на свет и попадают на огонь».

«История ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков».

«Привычки отцов, и дурные и хорошие, превращаются в пороки детей».

«Природа рождает людей, жизнь их хоронит, а история воскрешает, блуждая по их могилам».

«Так случилось, что расширение государственной территории России, напрягав не в меру и истощая народные средства, только усиливало государственную власть, не поднимая народного самосознания, вталкивало в состав управления новые, более демократичные элементы и при этом обостряло неравенство и рознь общественного состава, осложняло народнохозяйственный труд новыми производствами, обогащая не народ, а казну и отдельных предпринимателей, и вместе с тем принижало политически трудящиеся классы. 

Все эти неправильности имеют один общий источник — неестественное отношение внешней политики государства к внутреннему росту народа: народные силы в своем развитии отстают от задач, становящихся перед государством вследствие его ускоренного внешнего роста, духовная работа народа не поспевает за материальной деятельностью государства. Государство пухнет, а народ хиреет».

«В России нет средних талантов, простых мастеров, а есть одинокие гении и миллионы никуда не годных людей. Гении ничего не могут сделать, потому что не имеют подмастерьев, а с миллионами ничего нельзя сделать, потому что у них нет мастеров. Первые бесполезны, потому что. их слишком мало; вторые беспомощны, потому что их слишком много».

«Русский образованный человек не может быть неверующим в душе: Бог нужен ему дома, как городовой на улице, и он не может прожить без благодати Божией, как без царского жалования».

В. О. Ключевский сделал своё предсказание в 1906 году, в ответ на роспуск государственной думы. Милюков вспоминал: «В. О. Ключевский - даже вопреки своим настроениям - сделал из случившегося пророческий вывод: «Династия прекратится; Алексей царствовать не будет».