Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич

Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич (28 июня 1873, Москва — 14 июля 1955, Москва) — российский революционер, большевик, советский партийный и государственный деятель, этнограф, писатель. Ближайший помощник и фактический секретарь В. И. Ленина. .Брат Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича.

Владимир Бонч-Бруевич родился в семье землемера, выходца из польской шляхты Могилёвской губернии.

В 1883 году поступил в подготовительные классы Константиновского межевого института в Москве; в 1884—1889 годах учился в этом институте; за организацию выступления студентов был исключён и сослан под надзор полиции в Курск; там окончил землемерное училище.

В 1917 возглавлял комендатуру района Смольный — Таврический дворец. Был управляющим делами Совета Народных Комиссаров до октября 1920.

После смерти Ленина перешёл к научной работе. Автор сочинений по истории революционного движения в России, истории религии и атеизма, сектантству, этнографии и литературе. В 1920—1929 был организатором и руководителем опытного совхоза «Лесные Поляны» под Москвой, продукция которого прежде всего направлялась руководителям компартии и правительства.

Мы мирно стояли пред Зимним дворцом

«Мы мирно стояли пред Зимним дворцом,

Царя с нетерпеньем мы ждали:

Как дети, любимые нежным отцом,

Несли ему наши печали.

Привел нас священник с иконой святой,

Он послан был нам в утешенье:

Как часто сердечною речью простой

Смирял в нас страстей он боренье.

Когда ж, обезумев от лютой нужды,

От тяжких трудов через меру,

В груди разжигали мы пламя вражды,

В нее сохраняя лишь веру,

Он вновь обратился к нам с словом любви,

Смягчивши отчаянья муки,

И так говорил: «Не омоем в крови

Трудом освященные руки.

Тяжка ваша доля, тяжка, как в аду,

Всю жизнь вас терзают безбожно,

Но вспомним: избыть чтоб лихую беду,

Все ль сделали мы, что возможно?

Нет, нами забыт, кто зовется отцом,

Защитой, надеждой народа…

Пойдем же, предстанем пред царским лицом,

И минет лихая невзгода».

Добра он желал нам, любовью горя,

И мы покорились, как прежде,

И двинулись дружно к палатам царя,

К единственной нашей надежде.

Мы мирно стояли пред Зимним дворцом,

Царя с нетерпеньем мы ждали,

Как вдруг между нами и царским крыльцом

На ружьях штыки заблистали.

И рота за ротой, все супротив нас,

Вмиг фронтом развернуты были,

Направили дула нам в лица как раз

И в грозном молчаньи застыли…

Так тихо, так жутко. Вдруг слышится «пли!»

Опомниться мы не успели,

Свалились уж многие на снег в крови,

За залпом же залпы гремели.

И ужас объял нас. Безумно крича,

Мы с страшного места бежали,

Израненных, мертвых с собой волоча,

А в тыл нам стрелять продолжали.

Гапон наш шел мрачный, молчанье храня;

Он нес бездыханное тело,

Прах той, что погибла, его заслоня,

От меткости зверской прицела.

Но вдруг, обернувшись навстречу стрельбе,

Он крикнул, рукой потрясая:

«Палач и убийца! Проклятье тебе,

Проклятье родимого края!

Пред Зимним дворцом мы появимся вновь,

Час близок кровавой расплаты

За кровь трудовую, невинную кровь,

Что брызнула в эти палаты».

И грозно толпа заревела кругом;

Рабочие, вскинувши руки,

Клялися побиться с венчанным врагом,

Отмстить за страданье и муки.

Тот клич по стране прокатился волной,

Набатом звучал он в народе:

В столицах, в глуши деревеньки родной

Раба пробудил он к свободе.

И красное знамя взвилось, как маяк.

Звучат «Марсельезы» напевы.

Студент бросил книгу, рабочий — верстак,

И пахарь забросил посевы.

И ширится грозное войско, растет,

Зловеще рокочет, как море,

Могучим прибоем на приступ идет —

И горе вам, изверги, горе!

Рыдай, трепещи, венценосный палач,

Проклятьем страны заклейменный!

Заране конец свой ужасный оплачь:

Уж мститель идет разъяренный.

Оставьте ж работу, ученье, семью,

Под красное знамя идите

И кровью своею в отважном бою

Народу свободу купите…

Проклятье и смерть венценосным «отцам»!

Свобода родному народу!..

И вечная слава героям-борцам,

Погибшим за нашу свободу… ».

«Это стихотворение до такой степени отвечало тогдашнему настроению самых широких, еще не затронутых народных масс, что его знали наизусть тысячи. На вечеринках, где оно всегда читалось, не только на больших городских, но вот там, на окраинах, где собирались в рабочих квартирах, в тесноте, в убожестве, в бедности, и там читали его свои собственные чтецы и декламаторы, вышедшие из толпы рабочих низов, и они вызывали своим чтением потрясающее впечатление.

Стихотворение это, далеко не высокое по своим художественным достоинствам, однако, у всех недавно переживших величайшую драму вызывало, очевидно, яркие и живые образы и захватывало так глубоко, что люди, слушая его, плакали, рыдали, проклинали и рвались к бою, к мщению.

Здесь рождалось новое чувство у только что открывших глаза угнетенных, и это чувство, совпадающее с классовой сущностью пролетарской борьбы, сплачивало людей, братски объединяло их и звало на решительные действия» — В. Д. Бонч-Бруевич