Высказывания князя Щербатова М. М.

Князь Михаил Михайлович Щербатов (22 июля 1733 - 12 декабря 1790) - русский историк, публицист, философ. Почётный член Петербургской академии наук с 1776 года, член российской академии (1783).

Сын генерал-майора князя Михаила Юрьевича Щербатова от брака с княжной Ириной Семёновной Сонцовой-Засекиной. Предки Щербатова восходят к династии Рюриковичей. Щербатов получил глубокое и разностороннее домашнее образование. В раннем детстве был записан в гвардейский Семёновский полк, а в 1756 году произведён в прапорщики. Вышел в отставку сразу после манифеста «О вольности дворянства» в чине лейтенанта.

Военную службу он рекомендует организовать по типу военных поселений, что позднее было сделано в России и потерпело полное фиаско. Рассудочность века наложила сильную печать на него. Особенно характерны взгляды его на религию офицеров: религия, как и образование, должна быть строго утилитарной, служить охранению порядка, тишины и спокойствия, почему священнослужителями являются чины полиции.

Другими словами, Щербатов не признает христианской религии любви, хотя это не мешает ему в статье «О повреждении нравов в России» нападать на рационалистическую философию и на Екатерину II как на представительницу её в России. До чего сам Щербатов проникся, однако, рационализмом, видно из его мнения, что можно в очень короткий срок пересоздать государство и установить на целые тысячелетия незыблемый порядок, в котором нужны будут только некоторые поправки.

О повреждении нравов в России

I.

Взирая на нынешнее состояние отечества моего, с таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам, у коего страсти уже летами в ослабление пришли, а довольное испытание подало потребное просвещение, дабы судить о вещах, не могу я не удивиться, в коль краткое время повредились повсюдно нравы в России.

Во истину могу я сказать, что если вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей; но тогда же гораздо с вящей скоростью бежали к повреждению наших нравов, и достигли даже до того, что вера и божественный закон в сердцах наших истребились.

Тайны божественные в презрение впали, гражданские узаконения презираемы стали; судии во всяких делах не столь стали стараться, объясняя дело, учинить свои заключения на основании узаконений, как о том, чтобы, лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток, или, угождая какому вельможе, стараются проникать, какое есть его хотение; другие же не зная и не стараяся познавать узаконения, в суждениях своих, как безумные, бредят, и ни жизнь, ни честь, ни имения гражданские не суть безопасны от таковых неправосудий.

Нести ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открыто их воле противоборствовать и осмеивать их старого века поступок. Несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радостью отдают воспитывать чужим детей своих; часто жертвуют их своим прибыткам и многие учинились для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих.

Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу хладно терпя взаимственные прелюбодеяния, или другие за малое что разрушают собою церковью заключенный брак, и не токмо стыдятся, но паче яко хвалятся сим поступком. Несть родственнические связи, ибо имя родов своих ни за что почитают, но каждый живет для себя. Нести дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своей.

Несть верности к государю, ибо главное стремление почти всех обманывать государя, дабы от него получать чины и прибыточные награждения. Нести любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества; и наконец несть твердости духа, дабы не токмо истину пред монархом сказать, но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивиться.

Соль совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно должно какие основательные причины иметь, которые, во-первых, я потщусь открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности.

Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а однако главнее из сих я почитаю сластолюбие, ибо оно рождает разные стремительные хотения, а дабы достигнуть до удовольствия оных, часто человек ничего не щадит. В самом деле, человек, предавший себя весь своим беспорядочным хотениям и обожа внутри сердца своего свои охулительные страсти, мало уже помышляет о законе Божьим, а тем меньше еще о узаконениях страны, в которой живет.

Имея себя единого в виду, может ли он быть сострадателен к ближнему и сохранить нужную связь родства и дружбы. А как государя считает источником, от коего может получить такие награждения, которые могут дать ему способы исполнить свое сладострастие, то привязывается к нему, но не с той верностью, каковую бы должен подданный к самодержцу своему иметь, но с тем стремлением, к чему ведет его страсть, то есть, чтобы угождать во всем государю, льстить его страстям и подвигнуть его награждать его. А таковые расположения не рождают твердости; ибо может ли тот быть тверд, который всегда трепещет не достигнуть до своего предмету, и которого твердость явным образом от оного удаляет.

Юлий Цесарь, толь искусный в познании сердец человеческих, яко искусен в военных и политических делах, который умел побеждать вооруженных против его врагов и побежденных сердца к себе обращать, не иное что во утверждению своей похищенные власти употребил, как большие награждения, дабы введши чрез сие сластолюбие, к нему, якобы во источнику раздаяний, более людей привязались, не токмо всем своим поступком изъявлять такие свои мысли, но и самыми словами единожды их изъяснил.

Случилось, что ему доносили нечто на Антония и на Долабелу, якобы он их должен опасаться, отвечал, что он сих, в широких и покойных одеждах ходящих людей, любящих свои удовольствия и роскошь, никогда страшиться причины иметь не может. «Но сии люди, продолжал он, которые о великолепности, ни о спокойствии одежд не радят, сии, иже роскошь презирают, и малое почти за излишнее считают, каковы суть Брутус и Кассий, ему опасны, в рассуждении намерений его лишить вольности римской народ». Не ошибся он в сем; ибо подлинно сии его тридцати тремя ударами издыхающей римской вольности пожертвовали. И тако самый сей пример и доказует нам, что не в роскоши и сластолюбии издыхающая римская вольность обрела себе защищение, но в строгости нравов и в умеренности.

Отложа все суровости, следствия непросвещения и скитающейся жизни диких народов, рассмотрим их внутренние и не истребленные, в влиянные природой в сердце человеческое добродетели. Худы ли или хороши их законы, они им строго последуют; обязательства их суть священны и почти не слышно, чтоб когда кто супруге или ближнему изменил; твердость их есть невероятна: они за честь себе считают не токмо без страху, но и с презрением мучений умереть.

Щедрость их похвальна, ибо все, что общество трудами своими приобретает, то все равно в обществе делится, и нигде я не нашел, чтобы дикие странствующие и непросвещенные народы похитили у собратий своих плоды собственных своих трудов, дабы свое состояние лучше других сделать. А все сие происходит, что нести в них и не знают они сластолюбия, следственно и никакого желания, клонящегося в ущерб другому, а к пользе себе иметь не могут.

Довольно я уже показал, что источник повреждения есть сластолюбие; приступлю теперича показывать, какими степенями достигло оно только повредить сердца моих одноземцев. Но дабы говорить о сем, надлежит сперва показать состояние нравов россиян до царствования Петра I.

II.

Не токмо подданные, но и самые государи наши жизнь вели весьма простую; дворцы их были необширны, яко свидетельствуют оставшиеся древние здания. Семь или восемь, а много десять комнат составляли уже довольное число для вмещения государя. Оные состояли: крестовая, она же была и аудиенц-камера, ибо тут приходили и ожидали государя бояре и другие сановники; столовая, гораздо небольшая, ибо по разрядным книгам видим, что весьма малое число бояр удостаивалось иметь честь быть за столом у государя; а для каких великолепных торжеств была назначена грановитая палата.

Не знаю я, была ли у государей предспальняя, но, кажется, по расположению старых дворцов, которые я запомню, ей быть надлежало. Спальня, и оные были не разные с царицами, но всегда одна. За спальней были покои для девушек царицыных и обыкновенно оная была одна, и для малолетных детей царских, которые по два и по три в одной комнате живали; когда же возрастали, то давались им особливые покои, но и оные не больше состояли, как из трех комнат, то есть: крестовой, спальни и заспальной комнаты..

Самые дворцы сии больших украшений не имели, ибо стены были голые и скамьи стояли покрыты кармазинным сукном, а изыскуемое было великолепие, когда дурной резной работой вокруг двери были сделаны украшения, стены и своды вымазаны иконописным письмом, образами святых, или так цветы наподобие арабеска; а есть ли было несколько ореховых стульев или кресел для царя и царицы, обитых сукном или трипом, то сие уже высшая степень великолепия была. Кроватей с занавесами не знали, но спали без занавесов. А уже в последние времена токмо, яко знатное великолепие было, что обили в царском доме крестовую палату золотыми кожами, которую палату, бывшую возле красного крыльца, я сам помню с почернелыми ее обоями.

Стол государев соответствовал сей простоте, ибо хотя я точно утвердить и не могу, чтобы государи кушивали не на серебре, но потому, что в мастерской палате не вижу порядочного сервиза серебряного, заключаю, что тогда государи кушивали на олове; а серебряные блюда и сделанные горы, на подобие Синайских, также и другие столовые украшения употреблялись токмо в торжественные дни.

Кушанье их сходственно с тем же было; хотя блюда были многочисленны, но они все состояли из простых вещей. Говядина, баранина, свинина, гуси, куры индейские, утки, куры русские, тетерева и поросята были довольны для составления великолепнейшего стола, с прибавлением множества пирожного, не всегда из чистой крупчатой муки сделанного; телятину мало употребляли, а поеных телят и каплунов и не знали.

Высочайшее же великолепие состояло, чтоб круг жареного и ветчины обернуть золотой бумагой, местами пироги раззолотить и подобное. Потом не знали ни каперцов, ни оливков, ни других изготовлений для побуждения аппетиту, но довольствовались огурцами солеными, сливами, и наконец за великолепие уже считалось подать студень с солеными лимонами.

Рыбный стол еще тощее мясного был. Садков купеческих было очень мало и не имели искусства из дальних мест дорогую живую рыбу привозить, да к тому же государев двор был не на подряде, но из волостей своих всем довольствовался. И тако в Москве; где мало состояло обильство рыбы, довольствовался токмо той рыбой, которую в Москве-реке и в ближних реках ловили, а как происходил чувствительный недостаток в столе государевом, то, сего ради, как в самой Москве, так и по всем государевым селам сделаны были пруды, из которых ловили рыбу про стол государев.

Впрочем же употребляли соленую, привозя из городов, из которых на многие, где есть рыбные ловли, и в дань оная была положена, как мне случалось самому видеть в Ростове грамоты царские о сей дани. А зимою привозили и из дальних мест рыбу мерзлую и засольную, которая к столу государей употреблялась.

Десерт их такой же простоты был; ибо изюм, коринка, винные ягоды, чернослив и медовые постилы составляли оный, что касается до сухих вещей. Свежие же особливо летом и осенью, были: яблоки, груши, горох, бобы и огурцы; а думаю, что дынь и арбузов и не знали, разве когда несколько арбузов привезут из Астрахани. Привозили еще виноград в патоке, а свежего и понятия не имели привозить, ибо оный уже на моей памяти, в царствование императрицы Елисаветы Петровны, тщаниями Ивана Антоныча Черкасова, кабинет-министра, начал свежий привозиться.

Для столь малого числа покоев немного бы освещения надобно; но и тут нетокмо не употребляли, но и за грех считали употреблять восковые свечи, а освещены были комнаты сальными свечами, да и тех не десятками или сотнями поставляли, а велика уже та комната была, где четыре свечи на подсвечниках поставлялись.

Напитки состояли: квас, кислы щи, пиво и разные меды и из простого вина сделанная водка; вина - церковное, то есть красное ординарное вино, ренское, под сим именем разумелся нетокмо рейнвейн, но также и всякое белое ординарное вино; романея, то есть греческие сладкие вина, и аликант, которые чужестранные напитки с великой бережливостью употребляли, и погреба, где они содержались, назывались фряжские, потому что, как первые оные, а паче греческие получались чрез франков, а другие знали, что из Франции идут, то общее имя им и дали фряжских вин.

Таков был стол государев в рассуждении кушанья и напитков; посмотрим, какие были их экипажи. Государи и все бояре летом езжали всегда верхом, а зимою в открытых санях, но в чрезвычайных случаях, как находим по летописцам, что в случае болезни, когда государь в походе занеможет, то также сани употребляли и летом.

И правда, что в верховой езде государевой великое было великолепие, яко видно по оставшимся конским уборам, хранящимся в мастерской палате. Арчаги седла были с каменьями, стремена золотые или с каменьями, муштуки также драгоценными камнями были покрыты; подушки бархатные, шитые или золотом, или серебром, или и низаны жемчугом, с запонами драгоценных камней; попоны тому же великолепию подобные, бархатные или аксаметные золотые, с шитьем иль с низанием, и с каменьями. Но сие азиатское великолепие неубыточно было, ибо сделанные единожды таковые уборы на многие столетия могли служить.

Царицы же езжали обыкновенно в колымагах, род карет, сделанных снаружи на подобие фурманов, где не было ни места чтобы сидеть, ни окошек, но клали внутрь пуховики для сиденья, а вместо нынешних драгоценных точеных стекол, опускающеюся кожей окошки и двери закрывали. Не могли такие коляски удобны быть ни к какому украшению, ибо снаружи они все обиты были кожей, а верх великолепия в делании оных состоял, чтобы наружную кожу местами позолоченную и тисненную употребить.

Карет же нетокмо не знали, но и воображения о них не имели, ибо уже и в царствование Петра I, ближний мой свойственник, боярин К. Михайло Иванович Лыков, человек пребогатый, бывши воеводой у города Архангельского, выписал ореховую, украшенную резьбою, карету, с точеными стеклами.

По смерти его сия карета досталась деду моему и почиталась толь завидной и драгоценной вещью, хотя и снова тысячи рублей не стоила, что К. М. (князь Меньшиков?) делал нападки на деда моего, чтобы ее получить, и за неотдание учинил, что дед мой лишился всех недвижимых имений, которые бы надлежало ему наследовать после супруги К. Лыкова.

Воззрим теперь на одежды царские. Они были великолепны. В торжественных их одеяниях злато, жемчуг и каменья повсюдова блистали; но обыкновенные одежды, в коих более наблюдали спокойствие, нежели великолепие, были просты, а потому не могли быть причиной сластолюбия, а торжественные толь редко употреблялись и толь крепки были, что их за носильные одежды и почитать не должно, но были они, яко какие коронные сосуды, определенные токмо для показания великоления монарша; и если не самые одежды, то, по крайней мере, украшения их, быв соделанны из золотых блях, жемчугу и камней, из рода в род переходили.

Но общим образом сказать, не было никаких, ни изыскуемых и тленных украшений, ни великого числа платьев, но пять или шесть, а много до десяти платьев, когда имел царь или царица, то уже довольно считалось, да и те нашивали до износу, разве из особливой милости кому плеча своего платье пожалуют.

Главней же роскошь в царских обыкновенных платьях состоял в драгоценных мехах, которые они для подкладки и на опушку одеяний своих употребляли; но меха сии некупленные и не из чуждых государств привезенные были, но дань, собираемая с сибирских народов. Впрочем, царицы имели обычай носить длинные, тонкие полотняные у сорочек рукава, которые на руку набирали, и сии были иногда столь длинны, что даже до двадцати аршин полотна в них употреблялось.

Се есть все, что я мог собрать о роде житья, выезду и одежды царской, а сие самое и показует, великая простота во всем оном находилась. Бояре и прочие чиновники, по мере их состояния, подобную же жизнь вели, старался притом, из почтения к царскому сану, никогда и к простому сему великолепию не приближаться.

А более всего сохраняло от сластолюбия, что ниже имели понятия о перемене мод, но что деды нашивали, то и внучата, не почитаясь староманерными, носили и употребляли. Бывали у бояр златотканые, богатые одеяния, которые просто золотами называли, и неинако надевали, когда для какого торжественного случая повелено им было в золотах ко двору собираться; а посему сии одежды им на долго служили, и я заподлинно слыхал, что не стыдилися и сыновья, по кончине родителей своих, тоже платье носить.

Однако несть никакого общества, куда б великолепие и роскошь не вкрадывались, то, колико кажется мне, главное великолепие состояло у бояр иметь великое число служителей. Великолепие, может статься, да излишности доведенное, но в самом деле основанное на нужде, ибо бояре с людьми своими хаживали на войну, и оные обще и воинов государственных и защитников в опасном случае своим господам были.

Но в мирное время за честь себе бояре считали, когда едет по городу, чтобы ему предшествовали человек пятьдесят слуг пешками; слыхал я, что и самые боярыни, нетокмо куда в знатное посещение, но ниже к обедни, к своему приходу, стыдились без предшествования двадцати или тридцати слуг ехать.

Однако содержание сих слуг недорого стоило: давали им пищу и весьма малое на сапоги жалованье, а в прочем они содержались своим искусством, дома носили серые сермяжные кафтаны, а при выезде господина или госпожи, какой у кого получше кафтан сыщется, ибо тогда ливреи не знали; и я сам запомню, что без гостей званных во всех домах лакеи ливреи не надевали, а употребленные к должностям люди, которых бывало мало, носили такие кафтаны, какие случится.

Остается мне еще сказать, что не было тогда ни единого, кто бы имел открытый стол; но разве ближние самые родственники безо зву куда обедать ездили, а посторонние инако не езжали, как токмо званые, и могли сидеть поутру до часа обеденного, а вечеру до ужина, не быв уняты обедать или ужинать.

Таковые обычаи чинили, что почти всякий по состоянию своему без нужды мог своими доходами проживать и иметь все нужное, не простирая к лучшему своего желания, ибо лучше никто и не знал. А к тому же воспитание в набожии, хотя иногда делало иных суеверными, но влагало страх закона Божия, который утверждался в сердцах их ежедневной домашней божественной службой.

Не было разных, для увеселения сочиненных, книг и тако скука и уединенная жизнь заставляла читать божественное писание и паче в вере утверждаться. Правление деревень занимало большую часть время, а сие правление влекло за собою рассмотрение разных крепостей и заведенных разных приказных дел, которые понуждали вникнуть в узаконении государства, и за честь себе считали младые люди хаживать сами везде, как я в роде своем имею примеры, что князь Дмитрий Федорович Щербатов хаживал не токмо по своим делам, но и по чужим, и толь учинился благоразумием своим знаем боярину князю Федору Федоровичу Волконскому, что сей, хотя князь Щербатов, по причине разорения дому, его, купно с убиением деда его Саввы.

Щербатова от самозванца Отрепьева, и в бедности находился, однако сей боярин, человек весьма богатый, дочь свою и наследницу своего имения за нею отдал, и князь Иван Андреич Щербатов, который, после был министром в Гишпании, Цареграде и Англии, а наконец, действительным тайным советником, сенатором и ордена св. Александра Невского кавалером, по своим делам в молодости своей везде хаживал.

Почтение к родам умножало еще твердость в сердцах наших предков; беспрестанные суды местничества питали их гордость; пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделовало их безопасность что твердое предприять, а тогда же и налагало узду, кому что недостойное имени своего соделать; ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал.

А сие нетокмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало. Благородной гордости бояр мы многие знаки обретаем. Князь Симский Хабаров, быв принуждаем уступить место Малюте Скуратову, с твердостью отрекся, и когда царем Иоанном Васильевичем осужден был за сие на смерть, последнюю милость себе просил, чтоб прежде его два сына его были умерщвлены, яко быв люди молодые, ради страха гонения и смерти, чего недостойного роду своему не учинили.

Князь Михайло Петрович Репнин лучше восхотел претерпеть гнев царя Иоанна Васильевича, и наконец убиение, нежели сообщником учиниться распутных его забав. Соединение же родов толь твердо было, что ни строгий обычай царя Иоанна Васильевича, ни казни не могли возбранить, чтоб, совокупясь многими родами, не просили у сего государя пощады своим родственникам и свойственникам, осужденным на казнь, и бралися быть поруками впредь за поступки того, яко свидетельствуют сие многие сохраненные грамоты в архиве иностранной коллегии, где таковые поручные подписи есть.

И дед мой, князь Юрья Федорович Щербатов, не устрашился у разгневанного государа, Петра I, по царевичеву делу, за родственника своего, ведомого на казнь, прощение просить, прося, что если не учинено будет милосердие, дабы его самого, в старых летах сущего, лишить жизни, да не увидят очи его бесчестия роду и имени своего, и пощаду родственнику своему испросил.

Такая тесная связь между родов обуздывала страсти юношей, которые не токмо быв воспитываемы в совершенном почтении и беспрекословном повиновении к их родителям, обязаны были почитать всех старших своего рода и в них обретали строгих надзирателей своих поступков так, как защитников во всяком случае.

Самые, еще хотя мало остающиеся, обычаи ныне сие свидетельствуют, которые в младости коей помню, яко священные законы хранились, чтоб молодые люди каждый праздник приезжали по утрам к их старшим родственникам для изъявления почтения их; и чтоб ближние родственники и свойственники съезжались загавливаться и разгавливаться к старшему.

Самые самовластнейшие государи принуждены иногда бывают последовать умоначертанию своего народа; так наши государи и последовали утверждать сии обычаи, не токмо снисходя на просьбы благородных, но также производя, предпочтительно пред другими, из знатнейших родов, и мы находим в роде князей Репниных, что многие из стольников, миновав чин окольничего, прямо в бояре были жалованы.

Преимущество сие, часто и младым людям учиненное, могло бы подать причину подумать, что оное обращалось в обиду другим; но сего не было, ибо не по одним чинам тогда благородных почитали, но и по рождениям их, и тако чины давали токмо должности, а рождение приобретало почтение.

В возмездие за такое снисхождение государей получали они, что находили в благородных - верных, усердных и твердых слуг. Потщуся я несколько мне известных примеров предложить. Афонасий Нагой, быв послом в Крыму и многое претерпевая от наглости крымских, хотя выбиваем был ханом из Крыму, чувствуя нужду его пребывания в сем полуострове, объявил, что он разве связанный будет вывезен из Крыма, а без того не поедет, хотя бы ему смерть претерпеть.

Князь Борис Алексеич Голицын предпочел сохранение здоровья государева возвышению своего рода, спас Петра I во младенчестве, и винному родственнику своему пощаду живота испросил. Прозоровской, во время трудных обстоятельств начала швецкой войны, соблюл великое число казны и государственные вещи, повеленные государем изломать и перебить в монету, утаил, дав вместо их собственное свое серебро, и, при благополучнейших обстоятельствах, когда государь сам сожалел о истреблении сих вещей, целые, не желая никакого возмездия, возвратил.

Борис Петрович Шереметев суд царевичев не подписал, говоря, что он рожден служить своему государю, а не кровь его судит и не устрашился гнева государева, которой несколько времени на него был, яко внутренне на доброжелателя несчастного царевича. Князь Яков Федорович Долгоруков, многие дела, государем подписанные, останавливал, давая ему всегда справедливые советы, и гнев государевой за частое его противоборство воли его, на почтение обращал; а тем открывал путь обще и к славе своего государя и к блаженству народному. Сии были остатки древнего воспитания и древнего правления.

III.

Воззрим же теперь, какие перемены учинила в нас нужная, но, может быть, излишняя перемена Петром I, и как от оные пороки зачали вкрадываться в души наши, даже как, царствование от царствования, они, час от часу, вместе с сластолюбием возрастая, дошли до такой степени, как выше о них упомянул. Сие сочинит купно историю правлений и пороков.

Петр I, подражая, чужестранным народам, не токмо тщился ввести познание наук, искусств и ремесел, военное порядочное устроение, торговлю и приличнейшие узаконения в свое государство, также старался ввести и таковую люцкость, сообщение и великолепие, о коем ему сперва Лефорт натвердил, а потом которое и сам он усмотрел.

Среди нужных установлений законодательства, учреждения войск и артиллерии, не меньше он прилагал намерение являющиеся ему грубые древние нравы смягчить. Повелел он бороды брить, отменил старинные русские одеяния, и вместо длинных платьев заставить мужчин немецкие кафтаны носить, а женщин, вместо телогрей - бостроги, юбки, шлафорки и самары, вместо подколков - фонтанжами и корнетами голову украшать.

Учредил разные собрания, где женщины, до вето отдаленные от сообщения мужчин, вместе с ними при веселиях присутствовали. Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица их и оказующими их хороший стан; не малое же им удовольствие учинило, что могли прежде видеть с кем на век должны совокупиться, и что лица женихов их и мужей уже непокрыты стали колючими бородами.

А с другой стороны приятно было младым и незаматерелым в древних обычаях людям вольное обхождение с женским полом, и что могут наперед видеть и познать своих невест, на которых прежде, поверив взору родителей их, женились. Страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать, и первое утверждение сей перемены от действия чувств произошло.

А сие самое и учинило, что жены, до того не чувствующие своей красоты, начали силу ее познавать, стали стараться умножать ее пристойными одеяниями и более предков своих распростерли роскошь в украшении. О, коль желание быть приятной действует над чувствиями жен. Я от верных людей слыхал, что тогда в Москве была одна только уборщица для волос женских, и ежели к какому празднику когда должны были младые женщины убираться, тогда случалось, что она за трои сутки некоторых убирала, и они принуждены были до дня выезда сидя спать, чтобы убору не испортить.

Может быть сему не поверят ныне, но я паки подтверждаю, что я сие от толь верных людей слышал, что в сем сомневаться не должно. Если страсть быть приятной такое действие над женами производила, не могла она не иметь действия и над мужчинами, хотящими им угодным быть, то тоже тщание украшений туже роскошь рождало. И уже престали довольствоваться одним или двумя длинными платьями, но многие с галунами, с шитьем и с пондеспанами делать начали.

Колико сам государь ни держался древней простоты нравов в своей одежде, так что кроме простых кафтанов и мундиров никогда богатых не нашивал, и токмо для коронации императрицы Екатерины Алексеевны, своей супруги, сделал голубой гродетуровой кафтан с серебряным шитьем; да, всказывают, еще у него был другой кафтан дикий с золотым шитьем, не знаю, для какого знатного же случая сделанный.

Прочее все было так просто, что и беднейший человек ныне того носить не станет, как видно по оставшим его одеждам, которые хранятся в кунш-камере при императорской академии наук. Манжет он не любил и не нашивал, яко свидетельствуют его, портреты; богатых экипажей не имел, но обыкновенно езжал в город в одноколке, а в дальнем пути в качалке.

Множества служителей и придворных у него не было, но были у него денщики, и даже караулу, окромя как полковника гвардии, не имел. Однако при такой собственно особе его простоте, хотел он, чтобы подданные его некоторое великолепие имели. Я думаю, что сей великий государь, который ничего без дальновидности не делал, имел себе в предмете, чтоб великолепием и роскошью подданных побудить торговлю, фабрики и ремесла, быв уверен, что при жизни его, излишнее великолепие и сластолюбие не утвердит престола своего при царском дворе (Следующие слова в подлиннике зачеркнуты: «до тех мест никогда оно в подданных до излишности не дойдет»).

И тако мы находим, что он побуждал некоторое великолепие в платьях, как видим мы, что во время торжественного входу, после взятия Азовского, генерал-адмирал Лефорт шел в красном кафтане с галунами по швам и другие генералы также богатые кафтаны имели, ибо тогда генералы мундиров ненашивали.

Богатые люди, из первосановников его двора, или которые благодеяниями его были обогащены, как Трубецкие, Шереметев и Меншиков, в торжественные дни уже старались богатые иметь платья. Парчи и галуны стали как у жен, так и у мужей во употреблении, и хотя нечасто таковые платья надевали, моды хотя долго продолжались, однако они были, и по достатку своему оные уже их чаще, нежели при прежних обычаях делали.

Вместо саней и верховой езды и вместо колымаг, нетерпящих украшений, появились уже кареты и коляски; начались уже цуги, которых до того не знали и приличные украшения к сим экипажам. Служители переодеты на немецкий манер, не в разноцветных платьях стали наряжаться, но каждый по гербу своему или по изволению делал им ливреи, а офисьянты, которых тогда еще весьма мало было, еще в разноцветных платьях ходили (в подлиннике зачеркнуто: «Тако вельможи начали в водить сластолюбие, благопристойность, спокойствие грацкой жизни, и наконец сластолюбие, и....»).

Касательно до внутреннего житья, хотя сам государь довольствовался самою простою пищею, однако он ввел уже в употребление прежде незнаемые в России напитки, которые предпочтительно другим пил, то есть, вместо водки домашней, сиженой из простого вина, водку голландскую анисовую, которая приказной называлась, и вины: ермитаж и венгерское, до того незнаемые в России.

Подражали ему его и вельможи и те, которые близко были ко двору, да и в самом деле надлежало им сие иметь, ибо государь охотно подданных своих посещал, то подданный чего для государя не сделает. Правда, сие не токмо ему было угодно, но, напротив того, он часто за сие гневался, и не токмо из простого вина подслащенную водку, но и самое простое вино пивал; но и собственное желание удовольствия, до того им незнаемого, превозмогло и самое запрещение государево, дабы последовать его вкусу...

1 2 3 4 5