Князь Иван Алексеич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь, и всеми страстями, каковым подвержены молодые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядка заступили.

В пример сему, к стыду того века, скажу, что слюбился он, или лучше сказать, взял на блудодеяние себе, между прочими, жену К. Н. Г. Т. рожденную Головкину, и не токмо без всякой закрытности с нею жил, но при частых съездах у К. Т. с другими своими младыми сообщниками пил до крайности, бил и ругал мужа, бывшего тогда офицером кавалергардов, имеющего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от прелюбодеяния своей жены сносящего (Под выставленными буквами автор разумеет графиню Настасью Гавриловну Головкину (ум. 1735 т.), дочь государственного канцлера гр. Гавриила Ивановича Головкина (ум. 1734 г.), бывшую в замужестве за князем Никитой Юрьевичем Трубецким, впоследствии генерал-фельдмаршалом. См. его записки в «Русской Старине», т. I, стр. 9 и 10.).

И мне самому случилось слышать, что единожды быв в доме сего кн. Трубецкого, по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец его выкинуть в окошко, и если бы Степан Васильич Лопухин, свойственник государев по бабке его Лопухиной, первой супруги Петра I, бывший тогда камер-юнкером у двора и в числе любимцев князя Долгорукова, сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было.

Но любострастие его одной или многими не удовольствовалось; согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало, и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его, затаскивал к себе и насиловал.

Окружающие его однородны и другие младые люди, самым распутством дружбу его приобретшие, сему примеру подражали, и, можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде. Привычка есть и к преступлениям, а сей был первый шаг, которым жены выступили из скромности и тихова жития, которое от древних нравов они еще сохраняли.

Отец его, князь Алексей Григорьевич, человек посредственного разума и единственно страстен к охоте - для коронации государей (sic) всегда бывают в Москве - то после оной и присоветовал ему там утвердить свое житие, оставив навсегда Петербург. Приехал двор в Москву, но распутство непрестало; по месяцу и по два отлучение государево для езды с собаками, остановило течение дел; сила единого рода учинила, что только искатели в оном чины и милости получали, а другие уж и к грабежу народа приступали. Желание угодить роскошным Долгоруким юношам, пиры со всей знаемой для них роскошью делали.

Воззрим теперь, какие были сии езды государевы на охоту и какие были там упражнения; ибо пример двора великое действие над образом мысли и всех подданных имеет. Ездил государь в Боровском, Коломенском и других уездах иногда и по месяцу, ежедневно, не взирая ни на сырую погоду, ни на холод. Езда с собаками была от утра до вечера.

Окромя что охота государева, при которой и сокольники находились и все придворные, которые по неволе должны были охотниками сделаться, во всей России собранные знаемейшие охотники дворяне, имели позволение быть при охоте государевой, то коль сие должно было составить великую толпу, людей и коликое множество собак.

Всякий из сего себе представить может, пощажены ли были тогда поля с хлебом, надежда земледельца; стада скота хотя и отгонялись, но не могли ли иногда с сею толпою собак встретиться. А окружающие государя вельможи, которые были тогда же и охотники, для удовольствия своего не представляли младому и незнающему государю, колико таковые езды вред земледелию наносят.

Иззябши возвращался государь вечеру на квартиру; тут встречала его невеста, его княжна Долгорукова, со множеством жен и девиц, и бал начинался, который иногда гораздо поздно в ночь был продолжен. Младые государева лета от распутства его сохраняли, но подлинно есть, что он был веден, чтобы со временем в распутство впасть; а до тех мест любимец его к. Иван Алексеевич Долгоруков всем сам пользовался, и утружденного охотою государя принуждал по неволе представляемые ему веселия вкушать.

Наконец возвратился государь в Москву из Коломенского уезда; новые начались веселия; ежедневно медвежья травля, сажание зайцев, кулачные бои; с веселиями придворными все часы жизни его занимали, даже как простудясь занемог воспою; в девятый день скончался и вся надежда Долгоруких, яко скудельный сосуд о твердый камень сокрушилась.

Осталось токмо памяти сего царствования, что неисправленная грубость с роскошью и с распутством соединилась. Вельможи и вышние впали в роскошь, а жены стыд, толь украшающий их пол, стали оный забывать, а нижние граждане приобыкли льстить вельможам.

VI.

Однако по смерти Петра II никого не было назначенного к приятию российского престола. Первостепенные вельможи собрались, дабы учинить важное решение, кого во владыки толь великой, части света возвести. Коль ни дерзки, коль ни самолюбивы, однако не смели без взятия мнения от именитейших благородных сего решить. Разные мнения были подаваны. Иные представляли, что как вторая супруга Петра I уже царствовала над Россией, то надлежит взять из монастыря первую супругу Петра I, и оную на престол возвести.

Другие представляли, что есть в живых две дочери Петра I, принцесса Анна, в супружестве за герцогом Голштинским, и принцесса Елисавета в девицах, и хотя они и прежде браку рождены, но как уже законными признаны, то рождение их не препятствует взойти на российский престол. Третьи представляли принцессу Екатерину, герцогиню Мекленбургскую, старшую дочь царя Иоанна Алексеевича. Наконец четвертые принцессу Анну, вдовствующую герцогиню Курляндскую.

Уже собиравшиеся вельможи предопределили великое намерение, ежели бы самолюбие и честолюбие оное не помрачило, то есть учинить основательные законы государству и власть государеву сенатом или парламентом ограничить. Но заседание в сенате токмо нескольким родам предоставили; тако уменьшая излишнюю власть монарха, предавали ее множества вельможам со огорчением множества знатных родов, и, вместо одного, толпу государей сочиняли.

Сии вельможи прияли в рассуждение разные выше предложенные мнения о наследстве престола. Были многие и дальновиднейшие, которые желали возвести царицу Евдокию Федоровну на российский престол, говоря, что как она весьма слабым разумом одарена, то силе учрежденного Совета сопротивляться не может, а чрез сие даст время утвердиться постановляемым узаконениям в предосуждение власти монаршей.

Но на сие чинены были следующие возражения: что закон препятствует сан монашеский, хотя и по неволе возложенной, с нее снять, и что она имевши множество родни Лопухиных, к коим весьма была привязана, род сей усилится, и может для счастья своего склонить ее разрушить предполагаемые постановления. Дочерей Петра I, яко незаконнорожденных, отрешили.

Принцессу Екатерину Иоанновну, герцогиню Мекленбургскую отрешили ради беспокойного нрава ее супруга и что Россия имеет нужду в покое, а не мешаться в дела сего герцога, по причине его несогласия с его дворянством.

И наконец думая, что толь знатное и нечаянно предложенное наследство герцогине Анне Ивановне, заставит искренно наблюдать полагаемые ими статьи; а паче всего склонил всех на избрание сие князь Василий Лукич Долгоруков, который к ней особливую склонность имел и, может быть, мнил, отогнав Бирона, его место заступить.

Все сии на сие согласились и он сам послан был с пунктами призывать ее на престол российский, если будет обещаться и подпишет сии пред установляемые законы. Герцогиня Анна не отреклась подписать уменьшающие российского императора власть статьи, которые ее возводили из герцогинь курляндских в российские императрицы и, поехав из Митавы, не доехав до Москвы за семь верст, остановилась в селе Всесвяцком, принадлежащем царевичу Грузинскому, в его доме, во ожидании приготовления торжественного ее восшествия в Москву.

А тогда же было дано дозволение всем благородным приезжать в оное село для принесения своего поздравления государыне. Долгорукие знали, что множество благородных были весьма недовольны учиненными ими статьями, которые в руки некоторых родов всю власть правительства вручали, и, сего ради, имели великую осторожность, дабы кто какой записки, подходя к руке, не подал, и, сего ради, всегда кто из Долгоруких стоял возле государыни, повелевая всем, подходящим к руке, иметь руки назади, не принимая руку монаршу на свою, как сие обыкновенно есть.

И подлинно, еще прежде приезда в Москву императрицы Анны, известно было Долгоруким и другим, что некоторым уменьшение власти монаршей противно было, яко сие оказалось, что Павел Иванович Егузинский, генерал-прокурор, зять же канцлера Гаврила Ивановича Головкина, послал тайно от себя офицера Петра Спиридоновича Сумарокова с письмом, увещающим герцогиню Курляндскую не подписывать посланные к ней с князь Васильем Лукичем пункты. Сие письмо было оным князем Долгоруковым поймано, и он посланного немилосердо сам бил.

О таком писании сообщил в московской вельмож совет, который и намерялся Павла Ивановича немедленно казнить; но предложения князь Григория Алексеевича Долгорукова, (зачеркнуто: «превозмогло») чтоб таковую счастливую перемену кровию подданного не обагрять, и он, впредь до решения, посажен был под жестокую стражу.

Сказал я уже выше, что дух благородной гордости и твердости упал в сердцах знатнорожденных россиянах; и тако, хотя великая часть ощущала неудовольствие, но никто ни к чему смелому приступить не дерзал. Однако если не точно пользою отечества побуждены, то собственными своими видами, нашлись такие, которые предприняли разрушить сие установление.

Феофан Прокопович, архиепископ Новгородский, муж, исполненный честолюбия, хотел себе более силы и могущества приобрести; Василий Никитич Татищев, человек разумный и предпринятельный, искал своего счастия; князь Антиох Дмитриевич, человек ученый, предпринятельный, но бедный, по причине перворождения брата своего князя Дмитрия Дмитриевича, искал себе и почестей и богатства, которое и надеялся сим чрез умысел свой против установления получить и тем достигнуть еще до желания его жениться на княжне Варваре Алексеевне Черкасской, дочери и наследнице князь Алексея Михайловича Черкасского, богатейшего из российских благородных.

Сии три, связанные дружбой, разумом и своими видами, учинили свое расположение для разрушения сделанного Долгорукими узаконения. Они, во-первых, открылись в сем князь Алексею Михайловичу Черкасскому, человеку, весьма недовольному Долгорукими, а паче за причиненные ими оскорблении князь Никите Юрьевичу Трубецкому, его шурину.

Сей человек, молчаливый, тихий, коего разум никогда ни в великих чинах не блистал, но повсюду являл осторожность, не вошел точно сам в сей умысел, а довольствовался токмо стараться о мнениях подданных императрице сообщить. Сие он исполнил чрез свояченицу свою, Прасковью Юрьевну Салтыкову, супругу Петра Семеновича; но Салтыковы несколько в свойстве с императрицей. Сия жена хитрая и нашла способ, быв при надзираемой императрице, наедине ей записку о начинающихся намерениях сообщить.

Однако воспоследовала коронация и императрица Анна Иоанновна, не яко самодержавная, но яко подчиненная некиим установлениям, была коронована. Долгорукие и их сообщники несколько успокоились, мня, что сила клятвы, учиненной императрицею при коронации, воздержит ее сделать какую перемену. Тщетная надежда.

Императрица после коронации своей не столь стала наблюдаема, а потому о продолжении умыслу возвратить ей самодержавство удобнее известия получала, а Прокопович и Кантемир, сочинив челобитную от всех граждан, наспех, множеству недовольных дали ее подписать и наконец вдруг в назначенный день, под предводительством князя Черкасского, представ на аудиенцию к императрице, подали ей челобитную, по прочтении которой, яко снисходя на желание народное, подписанные пункты были принесены, ею самою были разодраны, она самодержавной учинилась, а вскоре несчастие Долгоруких последовало.

Обстоятельства сии, хотя казались бы и несовместны с описанием состояния нравов, однако если кто прилежно рассмотрит оные, то умоначертание народное и перемены мыслей ясно усмотрит; и так можно сказать, что бываемые перемены в государствах всегда суть соединены с нравами и умоначертанием народным.

Воззрим же теперь, как при правлении сей императрицы наивяще упала твердость в сердцах и как роскошь наиболее стала вкореняться, а для показания сего надлежит рассмотреть, во-первых, обычаи самой сей императрицы, второе, - обычаи ее любимца Бирона, после бывшего герцогом Курляндским, и его могущество, - и третье, состояние двора; и какие были сделаны при сей государыне учреждения в рассуждении великолепности оного.

Императрица Анна не имела блистательного разума, но имела сей здравый рассудок, который тщетной блистательности в разуме предпочтителен. С природы нраву грубого, отчего и с родительницей своей в ссоре находилась и ей была проклята, как мне известно сие по находящемуся в архиве Петра I одному письму от ее матери, ответственному на письмо императрицы Екатерины Алексеевны, чрез которое она прощает дочь свою, сию императрицу Анну.

Грубый ее природный обычай не смягчен был ни воспитанием, ни обычаями того века, ибо родилась во время грубости России, а воспитана была и жила тогда, как многие строгости были оказуемы; а сие учинило, что она не щадила крови своих подданных и смертную мучительную казнь без содрогания подписывала; а может статься и еще к тому была побуждаема и любимцем своим Бироном.

Не имела жадности к славе и потому новых узаконений и учреждений мало вымышляла, но старалась старое учрежденное в порядке содержать. Довольно для женщины прилежна в делах и любительница была порядку и благоустройства, ничего спешно и без совета искуснейших людей государства не начинала, отчего все ее узаконения суть ясны и основательны.

Любила приличное великолепие императорскому сану, но толико, поелику оно сходственно было с благоустройством государства. Не можно оправдать ее в любострастии, ибо подлинно, что бывший у нее гофмейстером Петр Михайлович Бестужев имел участие в ее милостях, а потом Бирон и явно любимцем ее был, но наконец, при старости своих лет является, что она его более яко нужного друга себе имела, нежели как любовника.

Сей любимец ее Бирон, возведенный ею в герцоги Курляндские, при российском же дворе имеющий чин обер-камергера, был человек, рожденный в низком состоянии в Курляндии, и сказывают, что он был берейтор, которая склонность его к лошадям до смерти его сохранялась.

Впрочем был человек, одаренный здравым рассудком, но без малейшего просвещения, горд, зол, кровожаждущ и непримирительный злодей своим неприятелям. Однако касающе до России, он никогда не старался во время жизни императрицы Анны что-либо в ней приобрести, и хотя в рассуждении Курляндии снабжал ее сокровищами российскими, однако зная, что он там от гордого курляндского дворянства ненавидим, и что он инако, как сильным защищением России не может сего герцогства удержать, то и той пользы пользам России подчинял.

Впрочем был груб, яко свидетельствует единый его поступок, что ездив на малое время к границам Курляндии и найдя мосты худы, отчего и карета его испортилась, призвав сенаторов сказал, что он их вместо мостовин велит для исправления мостов положить. Сие первого правительства присутствующие, правительство, к которому Петр I толикое почтение имел, принуждены были от любимца чужестранца вытерпеть безмолвственно. Толико уже упала твердость в сердцах россиян.

Правление императрицы Анны было строгое, а иногда и тиранническое. За самые малейшие дела сажали в тайную канцелярию, и в стене соделанные казармы Петербургской крепости не довольны были вместить сих несчастных.

Казни были частые, яко Долгорукие, быв прежде за тщание их ограничить власть монаршу, были сосланы, а потом за ту же вину из Сибири привезены и переказнены в Шлюсембурхе, а бывший и не сослан князь Григорий Федорович Долгоруков, назначенный уже в польское посольство, за то, что уведано было, что Долгоруковы князь Алексей Григорьевич с сыном и другие сочинили духовную, которой якобы при смерти своей Петр II признавал, что имел сообщение с княжной Екатериной Алексеевной и оставлял ее беременной, и сего ради, оказывал свое желание возвести ее на престол, - духовную сию переписывал, но тогда же, силою своих представлений учинил сие безумное сочинение, бесчещущее и княжну Долгорукову без всякие пользы, уничтожить, также смертную казнь токмо за переписку претерпел и учинен был указ, дабы Долгоруких не производить.

Было гонение и на род Голицыных. Князь Дмитрий Михайлович, человек разумнейший того века, был сослан в ссылку, и напрасное его осуждение довольно видно по самому манифесту его сослания. Дети его, князь Сергий Дмитриевич, дабы отдалить его от двора, послан был в Казань губернатором, а князь Алексей Дмитриевич, бывший тогда уже штатским действительным советником, послан нижним офицером в Кизляр.

Князь Петр Михайлович Голицын, который и услуги Бирону показал, без всякого суда из камергеров послан был в Нарым в управители; а наконец Артемий Петрович Волынский, обер-егер-мейстер, по единой его ссоре и неприязни Бироновой, был с принуждением в том воли самой государыни, мучительными пытками пытан, а потом казнен.

Дело его столь мало доводило его до какого наказания, что мне случилось слышать от самой ныне царствующей императрицы, что она прочтя его с прилежностью, запечатав, отдала в Сенат, с надписанием, дабы наследники ее прилежно прочитывали оное, и остерегались бы учинить такое неправосудное бесчеловечие.

Но можно сказать с единым стихотворцем: «На пышные верхи гром чаще ударяет».

Хотя трепетал весь двор, хотя не было ни единого вельможи, который бы от злобы Бирона не ждал себе несчастия, но народ был порядочно управляем: не был отягощен налогами, законы издавались ясны, а исполнялись в точности; страшились вельможи подать какую причину к несчастно своему, а не быв ими защищаемы, страшились и судьи что неправое сделать, или здоимству коснуться.

Был уставлен Кабинет, где без подчинения и без робости, один другому каждый мысли свои изъяснял и осмеливался самой государыни при докладах противоречить; ибо она не имела почти никогда пристрастия то или другое сделать, но искала правды. И так, по крайней мере лесть в таковых случаях отогнана была; да можно сказать, и не имела она льстецов из вельможей, ибо просто последуя законам, дела надлежащим порядком шли.

Лета же ее и болезни ей не оставляли время что другое предпринимать. Чины и милости все по совету, или лучше сказать, по изволению Бирона, герцога Курляндского, истекали; имела она для своего удовольствия несколько женщин, а именно княгиню Аграфену Александровну Щербатову, к которой, как по веселому ее нраву, так и по другим причинам, привязана была.

Анну Федоровну Юшкову и Маргариту Федоровну Манахиню, которых еще императрица знала в молодости своей, когда они были при дворе простыми девушками. Любила шутов и дураков, и были при ней: князь Никита Федорович Волконский, Балакирев и князь Михайло Голицын, которые иногда и с больными (sic) есть, шутками ее веселили.

Сей вящий знак деспотичества, что благороднейших родов люди в толь подлую должность были определены. Но вместо ее, все вельможи дрожали перед Бироном; единый взгляд его благороднейших и именитейших людей в трепет приводил; но толь был груб и неприступен, что ниже и лести места давал.

Однако были некоторые преданные, то есть, граф Остерман, которого он другом почитал и уважал его по делам, принимая от него советы, и князь Александр Борисович Куракин, обер-шталмейстер, угождал ему лошадьми; яко умный человек льстил ему словами, и яко веселый веселил иногда и государыню своими шутками, и часто соделанные им в пьянстве продерзости, к чему он склонен был, ему прощались; Петр Федорович Балк шутками своими веселил государыню и льстил герцогу, но ни в какие дела впущен не был.

Сказал уже я выше, что императрица Анна Ивановна любила приличное своему, сану великолепие и порядок, и тако двор, который еще никакого учреждения не имел, был учрежден, умножены стали придворные чины, серебро и злато на всех придворных заблистало, и даже ливрея царская серебром была покровенна.

Уставлена была придворная конюшенная канцелярия и экипажи придворные все могущее блистание того времени возымели. Итальянская опера была выписана, и спектакли начались, так как оркестр и камерная музыка. При дворе учинились порядочные и многолюдные собрания, балы, торжества и маскарады.

А все вышеописанное и показывает, какие шаги обстоятельствами правления и примерами двора злые нравы учинили. Жестокость правления отняла всю смелость подданных изъяснять свои мысли, и вельможи учинились не советниками, но дакальщиками государевыми и его любимцев во всех таких делах, в которых имели причину опасаться противоречием своим неудовольствие приключить.

Любовь к отечеству убавилась, а самство и желание награждений возросло. Великолепие, введенное у двора, понудило вельмож, а подражая им и других умножить свое великолепие. Оно уже в платьях, столах и других украшениях начинало из меры выходить, так что самою императрицею Анною примечено было излишнее великолепие и изданным указом запрещено было ношение золота и серебра на платье, а токмо позволено было старое доносить, которые платья и были запечатаваны.

Но тщетное приказание, когда сам двор, а паче тогда по причине сыновей герцога Курляндского, людей молодых, в сей роскошь впал. Не токмо сей роскошь виден был на торжественных одеяниях придворных и других чинов людей, но даже мундиры гвардии офицеров оный ощущали; а паче мундиры конной гвардии, которые тогда были синие с красными обшлагами, выкладенные петлями и по швам широким золотым галуном.

Многие из знатных людей стали иметь открытые столы, яко фельдмаршал граф Миних, вице-канцлер граф Остерман, хотя впрочем весьма умеренно жид, Гаврила Иванович Головкин, генерал-адмирал граф Николай Федорович Головин и другие. Число разных вин уже умножилось и прежде незнаемые шампанское, бургунское и капское стало привозиться и употребляться на столы.

Уже вместо сделанных из простого дерева мебели стали не иные употребляться как аглинские, сделанные из красного дерева мегагеня; дома увеличились, и вместо малого числа комнат уже по множеству стали иметь, яко свидетельствуют сие того времени построенные здания; зачали дома сии обивать штофными и другими обоями, почитая неблагопристойным иметь комнаты без обоев.

Зеркал, которых сперва весьма мало было, уже во все комнаты и большие стали употреблять. Экипажи тоже великолепие восчувствовали и экипажи, богатые, позлащенные кареты, с точеными стеклами, обитые бархатом, с золотыми и серебряными бахрамами; лучшие и дорогие лошади; богатые, тяжелые и позлащенные и посеребренные шоры с кутасами шелковыми и с золотом или серебром, также богатые ливреи стали употребляться. А паче таковой роскошь был виден, ибо он по приказанию учинен, во время свадьбы принцессы Анны Мекленбургской, племянницы императрицыной, за принца Антона Ульриха Брауншвейского.

Всякая роскошь приключает удовольствие и некоторое спокойствие, а потому и приемлется всеми с охотой и по мере приятности своей распространяется. А от сего от великих принимая, малые повсюдова он начал являться. Вельможи, проживаясь, привязывались более ко двору, яко к источнику милостей, а нижние к вельможам для той же причины.

Исчезла твердость, справедливость, благородство, умеренность, родство, дружба, приятство, привязанность к Божию и к гражданскому закону и любовь к отечеству; а места сии начинали занимать: презрение божественных и человеческих должностей, зависть, честолюбие, сребролюбие, пышность, уклонность, раболепность и лесть, чем каждый мнил свое состояние сделать и удовольствовать свои хотении.

Однако между множества людей оставалось еще великое число, которые не быв толь близко у двора, сохраняли древнюю строгость нравов; и правосудие, если не по склонности, но по крайней мере, по страху казней, исполняемое еще в довольном равновесии весы свои сохраняло.

При таковых обстоятельствах (по кратком правлении принцессы Анны, вместо сына Иоанна Брауншвейского, именованного наследником империи умирающей императрицей Анной) принцесса Елизавета, дщерь Петра I и императрицы Екатерины, взошла на российский престол.

VII.

Умалчивая, каким образом было учинено возведение Елисаветы Петровны на всероссийский престол гренадерской ротой Преображенского полка, и многие другие обстоятельства, приступаю к показанию ее умоначертания, яко служащему к показанию причин развратности нравов. Сия государыня из женского пола в младости своей была отменной красоты, набожна, милосерда, сострадательна и щедра.

От природы одарена довольным разумом, но никакого просвещения не имела, так что меня уверял Дмитрий Васильевич Волков, бывший конферанс-секретарь, что она не знала, что Великобритания есть остров; с природы веселого нрава и жадно ищущая веселий; чувствовала свою красоту и страстна умножать ее разными украшениями.

Ленива и надокучлива ко всякому, требующему некоего прилежания делу, так что за леностью ее не токмо внутренние дела государственные многие иногда лета без подписания ее лежали, но даже и внешние государственные дела, яко трактаты, по несколько месяцев, за леностью ее подписать ее имя, у нее лежали; роскошна.... дающая многую поверенность своим любимцам, но, однако такова, что всегда над ними власть монаршу сохраняла.

Хотя она при шествии своем принять всероссийский престол, пред образом Спаса Нерукотворенного обещалась, что если взойдет на родительский престол, то во все царствование свое повелением ее никто смертной казни предан не будет; однако, прияв престол, многих из вельмож повелела судить, в чем?

В том, что они к царствующим тогда государям были привязаны, и что не почитая ее наследницей престола, но опасаясь имя ее родителя и рождения ее, давали сходственные с пользою тех государей предосудительные ей советы, и оные были осуждены на смерть, приведены к эшафоту, и хотя освобождение от казни получили, но были в ссылки разосланы.

Таков был, отличный своим разумом, генерал-адмирал граф Остерман, который управлением своим министерских дел, многие пользы России приобрел; таков был фельдмаршал граф Миних, многажды победитель над турками и первый из европейских вождей, который укротил гордость сего вражеского христианам народа.

Сии и некоторые другие были за усердие их к императрице Анне и принцу Иоанну сосланы в ссылку. Но одни ли они усердны к ним были и верно им служили? Вся Россия четырнадцать лет в том же преступлении была, а окружающие двор, последуя изволениям императрицы Анны и весьма малое уважение к принцессе Елисавете имели; следственно и все справедливо должны был опасаться ее мщения, хотя не казни, но ссылки.

Сему единый пример приложу. При восшествии на престол был дежурным генерал-адъютант, граф Петр Семенович Салтыков. Родственник же его, Василий Федорович Салтыков, человек злой и глупый, имел сведение о намерениях принцессы Елисаветы, и когда вышеименованный дежурный генерал-адъютант был арестованный приведен пред вновь восшедшую императрицу и пал к ней на колени, тогда родственник сей Василий Федорович Салтыков ему сказал, что «вот теперь ты стоишь на коленях перед нею, а вчерась и глядеть бы не хотел и готов бы всякое ей зло сделать».

Поражен такими словами, не мог граф Петр Семенович ничего ответствовать. Но милостивое снисхождение самой государыня, запретившей врать Василию Федоровичу, его ободрило. В таком страхе находился весь двор, а где есть страх, тут нет твердости.

Первый, бывший не весьма любимым при дворе принцессы Анны, князь Никита Юрьевич Трубецкой вошел в силу. Человек умный, честолюбивый, пронырливый, злой и мстительный, быв пожалован в генерал-прокуроры, льстя новой императрице и, может быть, имея свои собственные виды, представлял о возобновление всех законов Петра I («Журнал собственный» кн. Н. Ю. Трубецкого в Русской Старине, т. II, стр. 8-15).

Почитающая память родителя своего, императрица Елисавета на сие согласилась, и все узаконения императрицы Анны, которые были учинены в противность указам Петра I, окромя о праве перворождения в наследстве, были уничтожены, между коими многие весьма полезные обретались.

Льстя государю, надлежало льстить и его любимцу, а сей был тогда Алексей Григорьевич Разумовский, после бывший графом. Сей человек из черкас, из казаков, был ко двору принцессы Елисаветы привезен в певчие, учинился ее любимцем, был внутренне человек добрый, но недального рассудку, склонен, как и все черкасы, к пьянству.

И так сей его страстью старались ему угождать: Степан Федорович Апраксин, человек также благодетельный и доброго расположения сердца, но малознающ в вещах, пронырлив, роскошен и честолюбив, а к тому хотя и не был пьяница, но не отрекался иногда в излишность сию впадать, и привезенный из ссылки граф Алексей Петрович Бестужев, бывший при императрице Анне кабинет-министром и добрым приятелем Бирону, за которого он и в ссылку был сослан, человек умный, чрез долгую привычку искусный в политических делах, любитель государственной пользы; но пронырлив, зол и мстителен, сластолюбив, роскошен и собственно имеющий страсть к пьянству.

Сии двое (зачеркнуто: «прилепились к Разумовскому»), пив с ним вместе, и угождая сей его страсти, сочинили партию при дворе противную князю Никите Юрьевичу Трубецкому.

Были еще другие, носящие милость на себе монаршу; сии суть родственники императрицы по ее матери, императрице Екатерине Алексеевне и по бабке ее Натальи Кириловне, и оные первые были Ефимовские, Скавронские и Гендриковы, о которых о всех генерально можно сказать, что они были люди глупые и распутные.

Но умнее, или лучше сказать, поживее из них изо всех был, но и тот был недалек, Николай Наумович Чеглоков, за которого ближняя свойственница государынина, Марья Симоновна Гендрикова, была выдана, и Михайло Ларионович Воронцов, женатый на Анне Карловне Скавронской, двоюродной сестре императрицы, после пожалованный графом и бывший канцлером, коего тихий обычай не дозволял оказывать его разум, но по делам видно, что он его имел, а паче дух твердости и честности в душе его обитал, яко самыми опытами он имел случаи показать («Русскую Старину», т. I, стр. 222).

Вторые (зачеркнуто: «носящие милость царскую») были Нарышкины, и хотя род сей и довольно многочислен, но ближним родственником своим считала императрица Александра Львовича Нарышкина, к которому всегда отличное уважение показывала.

1 2 3 4 5