Прекрасно знал о скором наказании российского Содома. До революции убедительно требовал от всего растленного духовенства раскаяться и исправить пути свои: «Увы, погибаем совсем... Ведь цель профессоров... в том заключается, чтобы, добившись автономии, убить ученое монашество» (19 июня 1905 г.).

«Если синод поступится насилию и противоканоническим желаниям беспоповской автономии, то забастовка охватит все семинарии, а затем начнет переходить на приходское духовенство»; «...Теперь нужно: все академии закрыть, а затем собрать в одну или две академии профессоров, не сочувствующих автономии, и студентов, а прочих профессоров выгнать... и студентов исключить навсегда. Оставшиеся академии обставить строгими правилами, а профессоров обязать новою вероисповедною присягой...

Ведь московские профессора просят «свободы преподавания», то есть права отрицать в своих курсах Божество Иисуса Христа и вообще символ веры. Если мы будем плодить еретиков в церковной школе, то что нам ждать за это на Страшном Суде?» (8 октября 1905 г.).

«Тьма общественного одурманивания сгустилась до такой степени, что если Сам Господь не умилосердится над бедною, оскверненною, оплеванною страной нашей, то неоткуда нам ждать избавления. Многие старые люди, любящие свою Родину и свой народ, при виде возносящегося нечестия молятся теперь только об одном — чтобы Господь послал им скорее смерть, да не видеть нравственного растления своей Отчизны: «Довольно уже, Господи, возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих» (3 Цар. XIX, 4)» (1905 г.).

 «Вступитесь за духовную школу, ведь она и без того наполовину убита и еще вновь подбита глупейшей реформой...» Из нее вытравливают «последний остаток религиозного начала» и поддерживают «только грубо сословный дух и нигилизм», «...меня бы мучила совесть, если бы я не сказал своего слова в защиту издыхающей церковной школы» (12 марта 1907 г.).

«Академии так низко пали за эти три года, так далеко отошли от своей задачи, что хоть Архангела Гавриила посылай туда ректором — все равно толку не будет»; «...50 студентов с учащимися попами ходили по пещерам (Киево-Печерской лавры), и никто ни к одним мощам не приложился; на сходке вотировали требование об отмене постов в академии... Я подумываю подать в синод рапорт о необходимости составить правила для поведения академического духовенства» (22 ноября 1907 г.).

«Вообще-то хорошо подчинить заграничных попов контролю, но уж выбор-то больно жалкий!» (22 ноября 1907 г.).

«Учащиеся в академии (Киевской) попы целыми месяцами не ходят в церковь, а штатских студентов во всех академиях на воскресных обеднях бывает 7–10 человек. Попы едят перед служением... утром, демонстративно. На сходках бывает по несколько попов в крайне-левой, а в левой — большинство; это во всех 4 академиях»; «...Когда благоразумные студенты возражают попам на сходке: это несогласно с основными догматами христианской веры, — то им отвечают, — я догматов не признаю.

И вот толпы таких звероподобных экземпляров наполняют наши школы в виде законоучителей; о tempora, o mores!.. я снова еженедельно бываю в той семинарии и посещаю все прочие учебные заведения, духовные и светские. Все тихо, но все омертвело в церковном отношении... 

В Московской академии доцент читал о Златоусте, как сатирике, один студент — как о республиканце, а другой — как о социальном анархисте»; «...Только 4 профессора правых осталось, а прочие все левые. Конечно, наилучше было бы закрыть 2 академии, а консервативные силы сосредоточить в двух, изгнав всех нигилистов...»  (28 ноября 1907 г.).

О состоянии же общества Антоний (Храповицкий) восклицал: «Боже мой, Боже мой! До чего мы дожили? В какой атмосфере… живет Церковь? В атмосфере разврата, лжи, обмана, лести и упадничества… Но неужели же ложь восторжествует, разврат поднимет голову и сатана будет победителем?»

«Везде говорят о реакции, о вразумлении, но не верю я в ее прочность. Дела идут скверно, особенно церковные: церкви все более пустуют, а люди все более становятся бессовестными. Если до революции мы были недовольны раздвоенным настроением русской жизни, то теперь это время нам представляется как бы потерянным навсегда... Приходит начало конца» (9 января 1908 г.).

 «Грустное, подавленное настроение по поводу совсем замерзшей церковной жизни...» (25 июня 1907 г.). Вывод однозначен: «...разложение Церкви будет идти все дальше и дальше» (15 февраля 1908 г.).

«Вообще, отцы-попы никогда искренно не сочувствовали религиозной профессиональной задаче духовной школы, а только ее   сословному назначению: выводить в люди их детей. Семинария... притихла, но все же остается учреждением скорее вредным, чем полезным, да и впредь ни на что хорошее нельзя надеяться...» (7 марта 1908 г.).

«...Все-таки в Киевской академии нет глумления над верой, как в прочих» (26 апреля 1908 г.).

 «Попы едят перед служением колбасу с водкой (утром) демонстративно, гурьбами ходят в публичные дома».

Он писал В.С. Соловьеву:  «Я думаю, что государство с моралью не имеет почти ничего общего. Общественная мораль в бытии и в литературе, по существу это области церковной, а не государственной жизни… Я почти согласен с Толстовским отрицанием государства у христиан».

В 1914 году он взывал к своим: «Готовьтесь к исповедничеству, готовьтесь к мученичеству. И тем горше будет чаша наших испытаний, что нам поднесут ее не язычники, не римские воины, а изменники Христу. О, они злее всех язычников, ибо они суть «сборище сатаны», о котором говорит Тайновидец. Чту все нынешние поношения, кои нам приходится терпеть, пред теми, какие ждут нас впереди, если попустит Господь! Грозы Божии ходят вокруг нас».

«Приходилось мне печатать о том, что бедствия, постигшие династию и Россию, явились Божиим отмщением за ее посягновения на Церковь, завершившиеся безумным провозглашением царя главою Церкви в 1797 году. Тогда Господь, как перед Всемирным потопом сказал вторично в Себе:

«Не вечно духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет; и вот Я наведу на землю потоп водный, чтобы истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни под небесами. Все, что есть на земле лишится жизни» (Быт. 6, 3, 17). Так ровно через 120 лет после 1797 года наступила всеуничтожающая большевицкая революция…».

«Нужно признаться открыто всем, что система…. богословия есть нечто искомое, а потому нужно тщательно изучать его источники, а не списывать системы с учений еретических, как это делается у нас уже в течение двухсот лет».

«Я должен признаться (или похвалиться), я убедился в том, что наше русское духовенство (духовенство не Церковь) неспособно вести церковные дела без поддержки со стороны трона. Вот этого я не думал до начала революции, но воображал, что освобождением от царского попечения Церковь, через своих духовных пастырей может поддерживать авторитет веры. С 1917 г. я вижу, что этого нет.

Двухсотлетнее рабство иерархии и духовенства принизило их волю и их убежденность настолько, что им необходима стала опора государства, чтобы не превратиться Церкви в небольшую секту добровольных мучеников среди огромной массы предателей, обманщиков, сребролюбцев, льстецов и клеветников. Конечно, эта «секта» осталась бы единою, святою, соборною и апостольскою Церковью, но три четверти людей отпали бы от нее».

Указывал об оккультном мистицизме, овладевшее российское правительство: «Началась страшная революция 1904 года. Многие многие русские люди потеряли тогда не только голову, но и совесть, и вот тогда нашего благостного государя постиг удар в самое сердце. Во дворце свило себе гнездо страшное суеверие. Государыня, недавно принявшая православие, находившаяся без опытного духовного руководства, превысила меру в своем духовном искании и подчинилась власти суеверия.

Такое явление в религиозной жизни приводит к катастрофе. Вот, например, теперь в Париже прочно укоренилось совершенно ложное религиозное направление, которое ищет какого то мистицизма и «чудес в решете». Подобное явление есть типичная духовная прелесть. Они не хотят идти путем постепенного, трудного духовного усовершенствования и поэтому терпят катастрофу.

Склонность к суевериям усиливается во время опасностей. Государь, согласившись на учреждение государственной думы, прекрасно понимал, что Россия идет к гибели и чувствуя постоянную опасность, также подчинился власти суеверия.

Влияние Распутина, столь гибельно отразившееся на России, усиливалось еще через болезнь наследника. Я думаю, что чудодейственная сила Распутина, при помощи которой он будто бы останавливал кровотечения у наследника, была на самом деле простым обманом, осуществляемом при помощи придворных.

Влияние Распутина упрочивалось благодаря тому, что во дворец проникли теософические взгляды на переселение душ, которые будто остаются возвышенными и святыми даже при отрицательных поступках их носителей. Поэтому сведения о разгулах и разврате Распутина не могли поколебать доверия к нему, как к носителю какой-то мистической силы».

Писал о Николае II правильную мысль: «Он принял чашу страданий за грехи династии…».