Эта партия в основе своей патриотична, а потому при нашем космополитизме симпатична... Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство ее вожаков политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, темной толпы. Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего кроме отрицательного создать не может. 

 Она представляет собою дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом, и есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в себе мужественного и прозорливого созидания. Она состоит из темной, дикой массы, вожаков - политических негодяев, тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных дворян, все благополучие которых связано с бесправием и лозунг которых «не мы для народа, а народ для нашего чрева». К чести дворян эти тайные черносотенники составляют ничтожное меньшинство благородного русского дворянства. Это – дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (хотя и миллионными) от царских столов.

 И бедный государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России. Бедный государь...

Пишу эти строки, предвидя все последствия безобразнейшей телеграммы императора проходимцу Дубровину, председателю союза русского народа (3 июня 1907 года). Телеграмма эта в связи с манифестом о роспуске второй Думы показывает все убожество политической мысли и болезненность души самодержавного императора...».

Эта партия «мила психологии царя и царицы». «Черносотенцы преследуют в громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные. Это типы лабазников и убийц из-за угла... Черносотенцы нанимают убийц; их армия - это хулиганы самого низкого разряда... Государь возлюбил после 17 октября больше всего черносотенцев, открыто провозглашая их как первых людей Российской империи, как образцы пат, как национальную гордость».

Отмечал причины погромов в России: «Провокаторская деятельность департамента полиции по устройству погромов дала при моем министерстве явные результаты в Гомеле.  Там в декабре последовал жестокий погром евреев. Я просил Дурново назначить следствие. Он назначил члена совета его министерства Савича, толкового и порядочного человека.

Савич представил расследование, я потребовал копию. Расследованием этим неопровержимо было установлено, что весь погром был самым деятельным образом организован агентами полиции под руководством местного жандармского офицера гр. Подгоричани, который это и не отрицал.

Я потребовал, чтобы Дурново доложил это дело совету министров. Совет, выслушав доклад, резко отнесся к такой возмутительной деятельности правительственной секретной полиции и пожелал, чтобы Подгоричани был отдан под суд и устранен от службы. По обыкновению, был составлен журнал заседания, в котором все это дело было по возможности смягчено. Согласно закону журнал был представлен его величеству.

На этом журнале совета министров государь с видимым неудовольствием 4-го декабря (значит через 40 дней после манифеста 17-го октября) положил такую резолюцию:  «Какое мне до этого дело? Вопрос о дальнейшем направлении дела гр. Подгоричани подлежит ведению министра внутренних дел». Через несколько месяцев я узнал, что гр. Подгоричани занимает пост полицеймейстера в одном из Черноморских городов».

С. Ю. Витте считал необходимым изменить положение крестьянства.  Из записки Витте Николаю II (1898 г.): «Юридическая и экономическая неустроенность крестьянского населения является главнейшим препятствием культурного и хозяйственного прогресса в России... Крестьянство освобождено от рабовладения, но находится в рабстве произвола, беззакония и невежества.

В таком положении оно теряет стимул закономерно добиваться улучшения своего благосостояния. У него парализуется жизненный нерв прогресса. Оно обескураживается, делается апатичным, бездеятельным, что порождает всякие пороки. Поэтому нельзя помочь горю одиночными, хотя и крупными мерами материального характера. Нужно, прежде всего, поднять дух крестьянства, сделать из него действительно свободных верноподданных сынов Ваших.

Государство при настоящем положении крестьянства не может идти вперед, не может в будущем иметь то мировое значение, которое ему предуказано природою вещей, а может быть, и судьбою».

Его слово к изменению плачевного положения в российской империи:  «Слово», № 108 за 28 марта 1905 г.

«Объявление религиозной свободы вызывает необходимость изменений и

В государственном положении православной церкви.

После двухвековой политики религиозных стеснений Россия вступает теперь на путь широкой веротерпимости. К этому побуждает как сознание несоответствия религиозных стеснений духу православной церкви, так и испытанная долгим опытом их бесполезность. И официальные отчеты, и особенно частные сообщения лиц, стоящих близко к миссионерскому делу, убеждают, что притеснения содействуют усилению расколо-сектантства, а никак не его ослаблению.

Но если вопрос о религиозной свободе можно считать решенным в положительном смысле, то теперь вполне своевременно выяснить и то положение, в котором окажется при изменившихся условиях сама православная церковь: в силах ли она будет выдержать предстоящую борьбу с сектантством и иноверием вообще?

В духовной литературе по этому поводу слышатся весьма тревожные голоса. «Объявить теперь свободу совести для всех — это значило бы всем развязать руки, а деятелей церкви оставить связанными». К этому мнению епископа Сергия (ректора с.-петербургской духовной академии) присоединяется почти вся современная богословская литература.

Очевидно, и при полной внешней свободе и даже охране со стороны государства, внутреннюю жизнь православной русской церкви опутывают какие-то тяжелые цепи, которые также необходимо снять; следы их, действительно, заметны в современной религиозной жизни.

Современный упадок церковной жизни и его причины

И духовная, и светская печать одинаково отмечают общую вялость внутренней церковной жизни: отчуждение прихода и особенно образованных слоев общества от своих духовных руководителей; отсутствие живого проповеднического слова; общую слабость пастырской деятельности духовенства, ограничивающегося, в большинстве случаев, только совершением богослужения и требоисполнением; полный упадок церковной приходской общины с ее просветительными и благотворительными учреждениями; сухость и формальность епархиального, «консисторского» делопроизводства и узко-бюрократический характер деятельности группирующихся около Синода учреждений.

Еще от Достоевского мы услышали впервые грозное слово: «русская церковь в параличе», — тогда оно не встретило серьезного возражения. Причину упадка церковной жизни и Достоевский, и его многочисленные позднейшие единомышленники указывают в некоторых особенностях совершенной Петром Великим реформы церковного управления и в том укладе местной жизни, который стал развиваться с этого времени. С начала XVIII века в церковной жизни стало ослабевать, а затем и совсем исчезло соборное начало: это, прежде всего, и вызвало застой церковной жизни.

Соборное начало, как отличительная особенность древней «веры»

Религиозное начало есть по преимуществу начало общественное; оно развивается и крепнет там, где общественной жизни предоставлена некоторая свобода. Естественно, поэтому, что «соборность» была основным началом церковной жизни и главным принципом церковного управления. От христианских общин времен апостольских, с их старейшинами и братиею, и до византийских патриархов с придворным штатом чинов, их окружавших, начало соборного управления непрерывно выдерживалось в церковном каноне.

Органы соборного управления

Органами соборного управления являлись соборы вселенские и поместные. Первые были явлениями исключительными, вызывавшимися особыми обстоятельствами, и, конечно, не могли повторяться часто. Но поместные соборы, на основании апостольских правил (20 и 37) и канонов вселенских соборов (I, 5; IV, 19; VII, 8; VIII, 6), получивших силу непреложного канонического закона, должны были собираться дважды или, по крайней мере, один раз в год. На поместные соборы являлись или присылали своих представителей все епископы местной церкви.

Епархиальное управление было также основано на принципе соборности. При епископе состоял собор пресвитеров; часто в этих совещаниях участвовала и целиком вся церковная община; таким публичным общественно-совещательным было церковное управление апостольских времен и, вообще, первых веков христианства, когда церковная община, имевшая отдельного епископа, не представляла большой численности; при дальнейшем развитии церковной жизни присутствие всех членов общины сохранялось только на приходских собраниях, а на епископском соборе постепенно заменялось их представительством.

Патриаршество, которое рассматривалось духовным регламентом как помеха соборному управлению церкви, отнюдь не нарушало принципа соборности, — патриарх являлся далеко не единоличным управителем церкви, а только председателем существовавшего около него постоянного собора; он был немыслим без собора; это обычный канонический порядок, редкие отклонения от которого всегда сопровождались упадком церковной жизни.

Неканоничный характер церковной реформы Петра I

Учрежденный преобразователем России синод носит только внешние, отнюдь не канонические черты соборности. В нем соборное начало подменено коллегиальностью. Сущность соборного начала не в том, что во главе правления стоит не одно, а несколько лиц, а в том, что каждое из этих лиц является представителем целой общины. Коллегиальность же есть лишь система внутренней бюрократической организации.

В нашем синодальном управлении нет представительства от каждой епархии, нет представительства вообще, так как члены синода назначаются правительством; он представляет собою «не представительство церковное, а государственное бюрократическое учреждение». «Постоянный синод, — говорит профессор Заозерский, — какую бы форму он не имел, есть во всяком случае только исполнительный орган целого поместного собора.

Это, конечно, вполне приложимо и к русскому синоду. Но в России поместный собор не только не собирается ежегодно, но не собирался ни разу уже в течение двухсот лет. А потому вся система нашего церковного управления представляется не имеющею канонического основания. Православные канонисты сознаются, что при учреждении синода Петр Великий действовал не по образцу обязательных для православной церкви канонов, а «под сильным влиянием протестантских канонических систем, с которыми он познакомился в Голландии и Швеции» (Павлов, Суворов и др.).

«Ты будешь постыжен и посрамлен за все злодеяния твои» (Иер.22:22)

В епархиальном управлении, в замену древнего собора пресвитеров, учреждены так называемые «консистории», представляющие бюрократические коллегии, с четырьмя — пятью членами из духовенства, назначаемыми синодом по выбору епископа, и с светским чиновником-руководителем. Таким образом от представительства отдельных приходских обществ на епископском соборе здесь не осталось и следа. Если бы даже консисторию и можно было назвать собором, то, во всяком случае, это был бы собор безглавый, ибо он никогда не видит в своем кругу епископа, а сносится с последним путем канцелярской переписки или чрез светское лицо — секретаря консистории.

Влияние на церковную жизнь Петра I

Изгнание из церковной жизни принципа соборности управления повело за собою изменение и самого духа церковной жизни. Деятельность синода уже в первые годы приняла внешний, бюрократически-полицейский характер: разыскивать разные злоупотребления, искоренять суеверие и свободомыслие в разных формах.

Предписания синода епископам состояли по преимуществу из таких же наставлений о средствах розыска и искоренения, причем рекомендовалось иногда даже тайное выслеживание и выспрашивание. Все духовные обязанности членов православной церкви были строго регламентированы и расписаны по статьям и параграфам, соответствующим нынешнему «уставу о предупреждении и пресечении преступлений».

Здесь было предусмотрено и уловлено всякое малейшее религиозное проявление духа и подробно предписано как держать себя в храмах и соблюдать в них благопристойность и тишину, как стоять пред иконами, проводить праздники, ходить на исповедь и следить за твердостью в вере православных. Эти попытки полицейской регламентации неподдающихся ей предметов и явлений духовной жизни несомненно вносили в церковную сферу мертвящее веяние сухого бюрократизма.

Главною целью церковной реформы Петра I было низвести церковь на степень простого государственного учреждения, преследующего исключительно государственные цели. И, действительно, церковное управление скоро сделалось только одним из многочисленных колес сложной государственной машины.

Впоследствии «ведомство православного исповедания»  правильно организовалось по образцу остальных министерств, с обер-прокурором во главе, который стал представителем церкви пред государем и в высших государственных учреждениях (государственный совет, комитет министров).

В настоящее время наше церковное управление носит замкнутый канцелярский характер; иерархия сносится с народом чрез посредство бумаг, редко входя с ним в непосредственное живое общение. Причем постоянною преградой между церковью и народом, и церковью и государем стоит светский бюрократический элемент. Говорить о церковной самодеятельности, самопочине или даже о взаимном живом общении между собою иерархии не приходится. Живую общественную жизнь и здесь заменила бумага. Единственным путем к пробуждению замерзшей жизни может быть только возврат к прежним каноническим формам церковного управления.

Древнерусский приход

Неблагоприятный поворот, совершившийся в жизни русской церкви в XVIII веке, едва ли не ярче всего сказался в упадке прихода, этой основной ячейки церковной жизни. Поворот этот тем более заметен, что церковно-общественная жизнь древнерусского прихода отличалась большим оживлением.

Русский приход представлял прежде живую и самодеятельную единицу. Община сама строила себе храм, избирала священника и остальной церковный причт. Церковная казна имела тогда более широкое назначение; ею поддерживались не только храм и дома для притча, но и школа с учителем и целый ряд благотворительных учреждений; иногда она играла роль крестьянского банка и раздавалась неимущим.

Приходская община сама судила своих сочленов и имела право самого широкого вмешательства даже в их внутреннюю семейную жизнь, следя за нравственными поступками каждого сочлена. От этой живой и деятельной общины в настоящее время осталось только одно имя.

1 2 3