Пребывая в эмиграции, в своих воспоминаниях он подчёркивал: «Представление Николая II о пределах власти русского самодержца было во все времена превратное…  Видя в себе, прежде всего, помазанника божьего, он почитал всякое свое решение законным и по существу правильным. 

«Такова моя воля», — была фраза, неоднократно слетавшая с его уст и долженствовавшая, по его представлению, прекратить всякие возражения против высказанного им предположения. Regis voluntas suprema lex esto — вот та формула, которой он был проникнут насквозь. Это было не убеждение, это была религия.…

Игнорирование закона, непризнание ни существующих правил, ни укоренившихся обычаев было одной из отличительных черт последнего русского самодержца».

«Он расходился с министрами не на почве разногласий в понимании порядка управления той или иной отраслью государственного строя, а, лишь оттого, если глава какого-нибудь ведомства проявлял чрезмерное доброжелательство к общественности, а, особенно, если он не хотел и не мог признать царскую власть во всех случаях безграничной.…

В большинстве случаев разномыслие между царём и его министрами сводились к тому, что министры отстаивали законность, а царь настаивал на своём всесилии. В результате сохраняли расположение государя лишь такие министры, как Н. А. Маклаков или Штюрмер, согласные для сохранения министерских портфелей на нарушение любых законов».

«Общественная среда, бывшая по сердцу Николаю II, где он, по собственному признанию, отдыхал душой, была среда гвардейских офицеров, вследствие чего он так охотно принимал приглашения в офицерские собрания наиболее знакомых ему по их личному составу гвардейских полков и, случалось, просиживал на них до утра.…

Привлекали его офицерские собрания царствовавшей в них непринуждённостью, отсутствием тягостного придворного этикета… во многом государь до пожилого возраста сохранил детские вкусы и наклонности».

Указывал, будучи в эмиграции, об истоках «взаимной, с годами всё возраставшей между обществом и царицей отчужденности»: «Отчуждению царицы от петербургского общества значительно содействовала внешняя холодность её обращения и отсутствие у неё внешней приветливости. Происходила эта холодность, по-видимому, преимущественно от присущей Александре Фёдоровне необыкновенной застенчивости и испытываемого ею смущения при общении с незнакомыми людьми.

Смущение это препятствовало установлению ею простых, непринужденных отношений с лицами, ей представлявшимися, в том числе с так называемыми городскими дамами, а те разносили по городу анекдоты про её холодность и неприступность».