На Кавказе обнаружена аномальная зона с НЛО

Карта неоязыческих сообществ в республике Карачаево-Черкесия

Тайна царской гробницы

Воины и христиане. В северо-восточных отрогах Кавказского хребта, в долине реки Большой Зеленчук, в VII – XIII веках располагались столица и духовный центр Аланского государства (широко известные в науке как Нижнеархызское и Кяфарское городища).  Мощные оборонительные укрепления, величественные христианские храмы, добротные жилища горожан – все эти, дошедшие до нас, сокровища аланской культуры говорят о том, что здесь находилась резиденция аланских правителей, и именно здесь археологами обнаружен некрополь с дольменообразными гробницами, по всей видимости, принадлежавшими членам правившей аланской династии. 

Одна из этих гробниц, так называемый склеп с реки Кривой, или Кяфарская гробница, выделяется среди остальных не только размерами, но и уникальными рельефными изображениями, покрывающими все ее стены снаружи. В разные времена исследователи предпринимали неоднократные попытки смыслового анализа этих изображений, приводившие к различным истолкованиям. Одни приходили к выводу о значительном присутствии в изобразительных композициях рельефа гробницы христианской символики, а иногда видели в них даже ветхозаветные или евангельские сюжеты. 

При этом, отдельные персонажи этих композиций представлялись одетыми в монашеские головные уборы с архиерейским облачением служителей христианского культа. Другие исследователи рельефов, напротив, считали присутствие в них христианских священнослужителей малоубедительным, утверждая, что рельефы обозначены дохристианской символикой.

Иные напрямую называют персонажи сюжетов рельефа в широких одеждах - священными женскими образами, одетыми в «неопоясанные рубахи». В поисках истины и мы попытаемся заглянуть в те времена и в тот мир, в пространстве которого была возведена и насыщена духовным смыслом гробница аланского правителя (7, с. 12). Для этого проведем небольшой исторический экскурс.

Начиная с IV века, Византийская империя устанавливает тесные и систематические контакты с активной военно-политической силой Северного Кавказа – аланским племенным объединением. Скорее всего, именно с этого времени аланская аристократия близко знакомится, а возможно, и частично воспринимает византийское христианство. Уже в VIII – IX веках формируется единая социально-культурная общность алан, постепенно оформившаяся в раннегосударственную структуру, для стабилизации которой была жизненно необходима сильная централизованная мировая религия.

Датой официального принятия Аланией христианства принято считать начало Х века. Именно в это время византийский патриарх Николай Мистик в письмах к архиепископу Алании Петру просил в деле христианизации особое внимание и «крайнюю осторожность» проявить «в отношении людей знатных и властных», в отношении же «простых людей» он позволял «допускать строгость». В одном из своих писем архиепископу он отмечал: «Ты сам понимаешь, что нелегко дается переход от языческой жизни к строгости Евангелия».

К середине Х века византийский император Константин Багрянородный именует царя Алании «духовным сыном императора». Возможно, император являлся крестным отцом царя Алании, таким же, каким он был и для киевской княгини Ольги, жены князя Игоря, правительницы Руси (Константин крестил княгиню в 957 году).

Любопытны мнения современников о средневековой Алании. Так, в арабской хронике того времени «Худуд-ал-Алам» говорится: «Царь алан христианин. Среди них имеются как христиане, так и идолопоклонники. Часть населения горцы, а часть – жители равнины…». Грузинская летопись XI века описывает алан той поры так: «Аланы являются христианами. Это достойный почтения народ.

Они любят родниться и любят своих родственников, умеют хранить дружбу, познавать врага. Любят поддерживать соседство, они хлебосольны, хорошо умеют править страной, отличные воины, прекрасно владеют оружием, в бою едины и помогают друг другу… умеют строить отличные башни, крепости, замки, мосты, переправы, все, что необходимо в войнах. Прекрасно умеют строить храм и изготовлять храмовую утварь. Исключительно высоко в них почитание старших, особенно стариков…» (2, с. 85, 89).

Именно к Х веку возводит В.И.Абаев титул аланского правителя Cæzæron (цезарь, царь), зафиксированный народной традицией за фамилией Царазонта, к которой, относился живший в XII веке осетинский царевич Сослан-Давид, муж и соправитель грузинской царицы Тамар. Титул аланского царя, перешедший на весь царский род, говорит о развитой идеологии государственной власти в средневековой Алании.

Род (династия) Царазонта на протяжении X – XV веков занимал ведущее место в социальной иерархии алано-осетинского общества. В ходе татаро-монгольского нашествия в конце 30-х годов XIII века аланские феодалы потеряли основные земли на равнине, но укрепили свои владения в горах. Постепенно, с утратой государственности и ее институтов, память о роде Царазонта перешла в народные генеалогические предания, связывая с ним многие осетинские фамилии.

Рассматриваемая нами Кяфарская гробница считается последним пристанищем аланского царя Дургулеля (Дорголела) Великого (вторая половина XI века), но это не единственный царский склеп, дошедший до нашего времени. В Алагирском ущелье Осетии, в селении Нузал, расположен Нузальский храм (Нузалы аргъуан), мавзолей одного из последних аланских правителей, так называемого Ос-Багатара (XIII – XIV вв.), имеющий сохранившиеся христианские фресковые росписи по стенам внутри помещения.

От времен Кяфарской гробницы до времен Нузальского мавзолея Алания находится под неусыпным вниманием Константинопольского патриарха. Аланская метрополия просуществовала до XVI века, правда, в отдалении от реального пространства своей епархии, находясь в последнее время в Севастии (Малая Азия) .

После нашего краткого исторического обзора христианизация алан-осетин может показаться делом ясным и не требующим дополнительной аргументации. Но это не совсем так. Вопрос о влиянии новой религии, о проникновении ее в глубинные пласты национальной ментальности алан-осетин ставился неоднократно.

Одни исследователи считают, что аланы восприняли от Византии христианизированный вариант своей собственной древней религии, другие – усматривают полное погружение в христианскую веру. Вопрос этот многосложный, но важный, так как ориентация национальных культур на одну из ведущих мировых религий считается сегодня цивилизаторством, отсутствие ориентации – национальным варварством, даже если за последним – тысячи лет духовной истории. Смены религий принадлежат к самым мучительным моментам истории любого народа.

Наше время отличается в этом отношении таким ослеплением, равное которому трудно найти. Стереотипно считается, что достаточно признать какую-нибудь исповедную формулу неправильной и неверной, чтобы окончательно психологически освободиться от всех влияний ее духовной традиции.

Наше время наивно верит в интеллектуальное просвещение, как в единственно необходимую для благополучия человека силу, верит в то, что интеллектуальное окружение может каким-нибудь образом оказать более глубокое влияние на душевные процессы или даже на бессознательное человека, чем духовная среда!

При этом совершенно забывают, что религия двух прошедших тысячелетий есть глубинная психологическая установка, особого рода приспособление к внутреннему и внешнему миру, создающее определенную форму культуры и, тем самым, некую атмосферу, на которую внешнее интеллектуальное отрицание не оказывает никакого влияния.

Эти реформаторские процессы возникли не сегодня, но и сегодня продолжают свою разрушительную работу, разделяя мир на «свой» и «чужой», на варварский, дикий и цивилизованный, культурный. При этом, идеологические установки, что с той, что с другой стороны, формируют своего «культурного», «истинного» человека, и оба, в конце концов, оказываются закрытыми, недоступными, недосягаемыми для взаимопроникновения, восприятия иных культурных смыслов, человеческих ценностей. Все эти процессы связаны с идеологическими приоритетами и стереотипами выбора властной элиты общества, и не имеют ни малейшего отношения к пониманию смысла, заложенного тысячелетиями в национальную духовность.

Бесспорно одно: средневековая Алания вступила в пространство новой культуры, сохраняя самобытность прежней, а вот дальнейшему духовному процессу, приводившему Аланию в дом европейских народов, помешали трагические события истории XIII – XV веков. При этом не следует думать, что переход к новой вере был своеобразным только у алан-осетин. Процессы христианизации трудно проходили у большинства народов Европы (впрочем, как и исламизация в Азии), порой затягиваясь на сотни лет сублимированного существования, когда национальная ментальность пребывала и не в язычестве, и не в христианстве.

Восприятие нового духовного учения, нового Бога, военно-феодальной верхушкой аланского общества, вероятно, облегчалось наличием в общесевероиранской духовной культуре единообразных Бога-отца и Богини-матери, что совпадало с византийским почитанием образа Христа и Богоматери. При этом, христианский Бог вместе со своими апостолами мог восприниматься еще и как божественный вождь с единоверной дружиной, что воспроизводило в нем функции древнего военного божества алан. В этой связи вспоминаются слова итальянского историка Франко Кардини: «Христос тот же вождь, отец, брат, раздающий после сражения награды – каждому по его заслугам, сидя на троне в великолепной пиршественной зале» (4, с. 183).

Понимая специфику христианизации алан-язычников, византийские миссионеры, сохраняя языческие духовные ценности, прикрывали их новым христианизированным обличьем. Огромный духовный опыт, связанный с ценностями дохристианской религии, не мог быть отброшен, как никогда не существовавший.

Поэтому постепенно термины христианства приходят в равновесие с духовно-нравственными нормами военно-дружинного мировоззрения алан. Доверие и верность, любовь к ближнему (товарищу по оружию) – весьма ценные качества в военном обществе. Крест становится символом военной победы, не переставая быть древним символом Мирового древа, Древа жизни. Аланский воин приносил присягу и клятву на воткнутом в землю мече, теперь он клянется на мече и Евангелии.

В 866 году Римский папа Николай I, отвечая на вопросы недавно обращенных в христианство болгар, советовал превращать древние священные пиры в христианские праздники. Сюжеты из языческой мифологии широко использовались в качестве украшения христианских памятников архитектуры раннего средневековья. Так, эпизоды из жизни героя древнескандинавского эпоса Сигурда изображены на кресте в храме Андрея на норвежском острове Мэн (подобные сцены алано-осетинского эпоса есть на Эльхотовском кресте). Эпический герой Сигурд изображен и на портале храме XII века, где он убивает дракона Фафнира, быть может, по аналогии с христианскими Георгием и Михаилом (4, с. 192).

Старая духовная традиция, воспринимая новую религиозную символику, наполняла ее прежним сакральным содержанием. Эта постоянная борьба между старым и новым, между формой и содержанием не прекращалась вплоть до ХХ века. В девяностые годы ХХ века в Центральной России группа этнографов зафиксировала как кинодокумент обряд похорон древнеславянского женского языческого божества плодородия – Костромы. Причем, на обрядовом отпевании присутствовали и персонаж, представляющий собой православного священника, и маска языческого жреца – Волхва.

Объективный взгляд на эпоху средневекового христианства мы опять находим у Франко Кардини, но не у алан, а у германцев, общественное устройство которых было идентично аланскому, а духовное представляло архетипический религиозный мир. Германцы неохотно расставались со своими древними преданиями хотя бы потому, что те были глубоко связаны со структурой их общества. При этом они воспринимали и новые культы, ритуалы. Правда, интерпретировали они их в сугубо магическом ключе, добавляя к прежним верованиям, которым хранили верность (4, с. 196).

Но здесь были и свои мирские выгоды, ведь христианство санкционировало сакральность царской власти. Христос – господь и царь – становится мерой власти государя. Соответственно, царь – «слепок» с Христа. Но это все в житейском миру, а когда дело касалось загробного мира, вожди и цари предпочтение отдавали древним богам предков.

Например, Роллон, вождь викингов, принявший крещение и ставший герцогом норманнов, будучи на смертном одре, конечно же, лелеял надежду попасть в христианский Рай, но при этом не забывал и о древней Вальхалле – стране мертвых воинов. В духе соломоновой мудрости и норманнской практичности, он подарил сто золотых ливров христианским священникам и одновременно принес в жертву древним богам сто военнопленных. Другой пример взят нами из времен французского короля Карла Великого. Через сто пятьдесят лет после принятия христианства франки-католики все еще поклоняются своим старым богам, принося им человеческие жертвоприношения.

Хуже всего старая духовная традиция покидает мифопоэтическое наследие, в котором герой эпоса призван совершать мироустроительный подвиг, защищая древний космос, даже если на него посягают божественные персонажи новой религии. Так ведет себя нарт Батраз, воюя с сонмами христианских святых и все-таки уступая им, погибая по велению Бога.

От Иоанна (колеса Ойнона, Балсага) гибнет в нартовском эпосе осетин и архаический солярный герой Сослан. Древний Бог аланских воинов сливается в своих функциях защитника и справедливого судьи со Георгием, становясь Уастырджи – христианизированным мужским божеством нового алано-осетинского пантеона.

Опираясь на вышеприведенное, мы видим, что за тот небольшой отрезок времени, отделяющий строительство Кяфарской гробницы (XI в.) от официального принятия христианства аланами (Х в.), невозможно было разрушить тысячелетнюю духовную систему, основу мировоззрения древнего народа.

Новая христианская символика могла лишь ассоциативно (вторично) воспроизводиться в тех же семантических узлах древнеиранской духовной традиции, не нарушая ее старое сакральное содержание. Поэтому, высказанное предположение о том, что в священный текст погребального рельефа Кяфарской гробницы может войти образ христианского священника, носителя новых духовных ценностей, могло, вероятно, быть воспринято древним человеком как святотатство.

Конечно же, сегодня нам трудно найти ответы на все представленные в рельефных композициях вопросы, но заинтересованный и знакомый с нашими предыдущими исследованиями читатель сразу узнает во многих сюжетах рельефа древнюю мировоззренческую идею, а в ней сакральную сцену путешествия души к последней обители, к Богине-матери. (Валерий Цагараев, «Искусство и время». Владикавказ, издательство «Ир», 2003).