Глава 8

Первая весточка от Мусри пришла с финикийским купцом Хануну, имевшим прочные деловые связи с богатейшими торговыми домами и святилищами Вавилона, с самыми крупными храмовыми хозяйствами Египта, с обладавшими собственным флотом финикийскими компаниями, с торговцами Сирии, Лидии, малоазийскими греками. Купец являлся представителем сословия, которому мечты Бел-Ибни об идеальном государстве, планы и усилия Навуходоносора по замирению и объединению в единое целое западных и восточных земель были близки и понятны.

История умалчивает, каким образом уроженец западного побережья был назначен ответственным за развитие торговли в Вавилоне, о нем известно только из библии, где его имя упоминается в числе имен ближайших к Навуходоносору лиц. На десятом году царствования Навуходоносора Хануну отправился с караваном из Двуречья в страну Великой реки, где по поручению правителя Аккада выкупил вавилонских солдат, попавших в плен под Пелусием, и теперь северным маршрутом возвращался в Вавилон. На этом пути он и настиг армию Навуходоносора, направлявшегося на родину после очередного похода в Заречье.

Купец рассказал, что египтянину удалось устроиться надсмотрщиком при дворе фараона, ходатайствовал за него Шаник-зери, сумевший втереться в доверии к Нехао. Бывший декум отборных стал у него главным советником по устройству армии на нововавилонский лад. Правитель Великой реки не оставил надежд в конце концов поквитаться с вавилонским царем за Каркемиш и Заречье, выйти за пределы Дельты, твердо встать на берегах Мертвого моря и закрепить свое влияние в филистимлянских городах Газе, Ашдоде, восстановленном Ашкелоне.

В этом, как утверждал Хануну, не было ничего личного - само геополитическое положение Египта вынуждало его правителя иметь прочное предполье в Иудее, дружить с расположенной на побережье Финикией, с бедуинами, кочующими на Синайском полуострове и вблизи южной оконечности Мертвого моря.

По слухам, фараон также готовил тайное, но обладавшие широкими полномочиями посольство в Лидию - царство, расположенное в Малой Азии. С той же целью враг пытался найти подходы к Седекии. Что и как, Хануну было неведомо, однако доверенный Навуходоносора египтянин утверждал, что гонцы в Иерусалим отправлялись часто. Ему то и дело приходилось снабжать их провиантом. Однако самую важную часть сообщения Хануну припас под конец.

- Хор утверждает, - заявил купец, обращаясь к царю Вавилона, - что его хозяин Шаник имеет надежную связь в Вавилоне... Шаник-зери похваливается перед владыкой Египта, что при твоем дворе, господин, для него не существует тайн. Каждый чих ему, мол, известен. Сообщил он фараону и о болезни твоей любимой жены, о том, что господин построил для неё замок в окрестностях городка Шамшары. Даже назвал число отборных, которые охраняют царицу.

Два пятидесятка и пятидесяток конницы. Верны эти сведения или нет, судить тебе, господин. Далее Шаник заявил, что последние два года выдались в Вавилонии чудовищно неурожайными и ты был вынужден пойти в поход за продовольствием. Но это не самое страшное, господин. Хор явно встревожен на днях Шаник похлопал его по плечу и обмолвился, чтобы тот не печалился. Скоро, мол, они будут в Вавилоне и он, то есть, Хор, ещё сможешь отплатить кое-кому за пребывание в рабстве и за отрезанное ухо.

Навуходоносор заметно помрачнел и обратился к Набузардану.

- Что с отцом Шаник-зери Бабу-аха-иддину? Есть какие-нибудь свидетельства его преступной деятельности?

- Нет, господин.

- Займись этим вопросом.

- Так точно, господин.

- У тебя все? - обратился повелитель к Хануну.

Тот поклонился.

- Ступай.

Бабу-аха-иддину, сын Набу-ахе-буллита, сподвижника Набополасара, являлся богатейшим землевладельцем в Борсиппе, соседнем с Вавилоном городе. Он также занимал место главного жреца храма Эзиды, посвященного богу мудрости Набу и входил в верхушку жреческого сословия Вавилонии.

Все, о чем сообщил Хануну, не составляло тайны для людей, близких к правящим кругам Вавилона. Два последующих после сдачи Урсалимму года в Аккаде выдались неурожайными - даже в сухой сезон на равнину, прилегающую к Нижнему морю, обрушивались обильные ливни. С крепостных башен, как сообщалось в донесениях Бел-Ибни, на сколько хватало взгляда, различалась водная гладь.

Вода быстро сходила - сказывалось благотворное влияние канала Паллукат и озера, собиравшего избыток стока Евфрата, - все равно местность в низовьях Тигра и Евфрата теперь все более напоминала болота, из которых вышел народ халду. Разве что тростниковых зарослей здесь было поменьше и вся местность была исчерчена высокими насыпями, из года в год нараставшими на берегах оросительных каналов при очистке дна.

В сыром, пропитанном испарениями воздухе царице становилось совсем плохо, она чаще начинала кашлять кровью. Совсем постаревший и чуть тронувшийся печенью Бел-Ибни, попавший под каблук своей наложницы-хеттянки, относился к жене Кудурру с удивительной заботой. Это он настоял, чтобы женщину на это время отправили в восточные горы, к верховьям реки Диялы - там все родное, там простор, вольный ветер, рукой подать до обладающей целебным воздухом столицы Мидии Экбатанов.

Там Амтиду вновь повеселела, написала мужу, что приказала разбить на склонах гор сады. Теперь все вокруг в цвету. Просто прелесть... На главной башне свила гнездо семья аистов, ей нравится следить за их величавым полетом, слушать их клекот. Эти птицы приносят удачу. Чувствует она себя значительно лучше и мечтает вновь увидеть своего господина. Пусть хотя бы на ненадолго завернет к ней в провинцию...

Все так, но как изменнику, сбежавшему в Египет, стало известно точное число людей приставленных охранять Амтиду? Подобные сведения могли просочиться только из дворцовой канцелярии.

Навуходоносор отложил пергамент, уставился в ковер, постеленный прямо по земле. Шатер был разбит на сухом возвышенном месте, все равно от пола тянуло духовитой весенней травой, прелью. Скоро здесь, в верховьях Евфрата, все дружно кинется в рост, оденутся листвой деревья, расцветут сады.

Он вообразил, как должно быть хорошо в местечке, где теперь лечилась Амтиду. Пила сквашенное кобылье молоко, дышала чистым горным воздухом. По утрам её будил клекот аистов. Кудурру с детства любил этих крупных, благородных, очень семейственных птиц. Доверенные слуги извещали, что в последнее время госпожа действительно чувствовала себя значительно лучше. Услышал Мардук его молитвы? Или так всегда бывает перед ухудшением здоровья? В любом случае он обязательно завернет к ней, обнимет... Нергал с ними, с государственными заботами - никуда от них не скроешься ни на минуту не освободишься.

Он вздохнул, неожиданно спросил себя - почему все вдруг пошло в раздрай? Неурожаи, бесконечные волнения в Заречье, болезнь Амтиду и, главное, смута и ропот в Вавилоне. Посчитать эти хлопоты божьим наказанием за то, что переступил порог святилища Яхве? Глупости! Яхве сам пролил на него божественный свет, да и сердце томилось жаждой увидеть сияние невечернее.

Почему ярмо власти с каждым годом становится все теснее и теснее. Может, оттого, что слишком круто он решил взнуздать народы? Слишком рьяно работает бичом? Но ведь он всего-навсего наводит порядок!.. И что толку? Страна бурлит, армия все больше и больше пополняется наемниками, все чаще и чаще его приказы увязают в непомерно раздувшемся штате писцов.

Удивительное дело - чем быстрее богатела страна, тем отчетливее проявлялись недовольство в среде зажиточных граждан. Теперь считают доблестью, умением жить, похвальной изворотливостью посылать вместо себя на службу нанятого бедняка. Где только сытые вавилоняне отыскивают подобную шваль, не годную ни к строю, ни к владению оружием, понять невозможно! Вроде в все сыты, вавилонские храмы кормят десятки тысяч потерявших средства к пропитанию бедняков, а количество уродов, колченогих и слепых на улицах столицы не уменьшается...

Навуходоносор драконовскими методами пытался воздействовать на тех, кто стремился уклониться от воинской повинности и в целом он держал ситуацию под контролем, однако массы продолжали роптать. Неужели прав Набонид и кто-то, скрывающийся в тени, умело раздувает угли? Секретарь полагает, что нашел источник зла? Где же он искал?..

Прежде всего среди храмовой верхушки, среди состоятельных граждан, жирующих на доходах святилищ. Сильные имели огромную клиентуру в городских низах. Конечно, никто из них даже не заикался о смене властителя - народ, да и сами сильные верили в царственность Навуходоносора, однако последние события, особенно неурожаи, бестолковое рвение, проявляемое Бел-Ибни в деле реформирования вопросов веры, показали, что верхи вполне могут отвернуться от своего любимца или попытаться свести его власть к правам наемного командующего армией.

Против этого всегда боролся его отец Набополасар. Он стоял за крепкую, ограниченную исключительно обычаями предков и законами, передающуюся по наследству царскую власть. Изменилась и международная обстановка. В Заречье, в Тебете и Кислеве, зрел заговор, об этом Навуходоносору было точно известно.

Даже тесть его, правитель Дамаска, оскобленный холодностью Навуходоносора к его дочери, все чаще позволял себе делать совершенно неприемлемые заявления о нетерпимости вавилонского ярма, неподъемности тягла. Простак, он надеялся руками Навуходоносора покорить весь Арам и сесть там правителем?

Это были тщетные надежды. Вспомнил бы, как трясся от страха, как валился на пол, когда после победы под Каркемишем победоносная армия вавилонян подошла под стены Дамаска. К сожалению, Бенхадад не отличается крепким умом. Это был мелкий ничтожный человечек, совершенно одуревший от родства с великим Навуходоносором и потерявший реальные очертания своей силы.

Беда в том, что тронуть его нельзя! Пока!... Возможно, что кто-то ждет не дождется, когда у Навуходоносора не выдержат нервы и он сцепится со своим родственником. Так, по мелочам растратит свои силы и царственность. Все равно Бенхадада следует приструнить, он вздорно ссорится с соседями по поводу ничего не значащих клочков земли и в случае отказа соседа удовлетворить его прихоти, тут же начинает жаловаться зятю и клянчить войска. Тут ещё сообщение Хануну о посольстве, посылаемом Нехао на север. Союз Египта с Лидией был опасен, как, впрочем, и лукавство финикийцев. 

Обдумывая сложившееся положение, Навуходоносор трезво полагал, что все эти трудности преодолимы, однако такой ответ как-то не грел печень. В чем загвоздка, он долго не мог понять, разве что после разговора с Хануну мелькнула прозорливая мысль - неужели Набонид прав и все эти беды выплескиваются из одного источника? Где-то в его окружении вдруг заработал потайной фонтан и начал заливать подножие его трона хрустальной на вид и в то же время насмерть отравленной жидкостью?

К этой мысли склонял его Набонид. Вывод, сделанный секретарем, был ошеломляюще мрачен. Каждая трудность в отдельности, утверждал помощник, была преодолима, но что произойдет, если они навалятся все разом? Сможет ли повелитель при таком развитии событий совладать с вызовом? Скажем, на марше вспыхнул бунт в армии, в это же самое время фараон выступил за пределы Дельты с войском, одновременно начался бунт в Вавилоне... Как он сможет поспеть одновременно ко всем горячим точкам?

Против Египта можно отправить Нериглиссара, он уже созрел до руководства войском. Кстати, неплохо бы привязать его родственными узами к царствующей фамилии - об этом, конечно Навуходоносор со своим секретарем не поделился.) Он сам явится в столицу и наведет там порядок. План был неплох, объяснил Набонид, однако вот в чем загвоздка - все эти контрмеры должны давать результат сразу и незамедлительно. 

Стоит войску застрять в Египте, как великий царь сможет утихомирить Вавилон? Пора принять самые решительные меры, доказывал Набонид. Отсиживаться в обороне, значит, обречь себя на поражение. Что же делать, спросил господин. А вот что, заявил Набонид надо заставить злоумышленников сделать решительный шаг. Открыть лица. Для этого...

Навуходоносор без всякой радости выслушал секретаря, потом, согласившись на его предложения, добавил, что никакого отказа от реформ, проводимых Бел-Ибни быть не может. Это будет недопустимая слабость, измена славе Мардука! Все удивительно ловко сплеталось в рассуждениях уману: величие Мардука безраздельно осеняет мир, дарует царственность правитель; тот в свою очередь несет его имя в дальние страны, тем самым награждая миром и благоденствием земли и народы; черноголовые в свою очередь в едином порыве восхваляют правителя и того, кто создал вселенную.

Насущная потребность в подобном единении также была налицо - все торговое сословие независимо от языка поддерживало Навуходоносора, ремесленные и крестьянские низы тоже были заинтересованы в спокойствии. Верхам тоже пора осознать, что ежегодная подушная подать в конце концов во много раз выгоднее, чем ежегодный разбой и грабеж. Набонид не сдержал усмешку, потом тут же склонил голову. Навуходоносор приказал - говори! Что ты имеешь против первого визиря?

Если бы Бел-Ибни был более осторожен, сказал Набонид, поменьше трепал языком насчет подлинной сущности всех этих белов, баалов, ваалов, которые всего-навсего являются древними обликами Мардука, если бы помалкивал насчет того, что въявь они не существуют и представляют из себя остатки дикости и варварства - великому царю было бы куда легче проводить в жизнь подобную политику. Мысль эта тайная, зачем уману высказывает её повсеместно, когда следует и когда не следует?

Может, вызвать его и сделать ему хорошее внушение, ведь он, правитель Вавилона, до сих пор, по совету мудрейшей, прекраснейшей Амтиду, неукоснительно дистанцировался от своего первого министра. Мало ли какие мысли старик имеет право высказывать вслух - такое свободомыслие было в Вавилоне не в новинку.

Задолго до Бел-Ибни по рукам ходили таблички с такими еретическими сочинениями как «Зерцало правителя», где в кощунственной для правителя форме давались советы по управлению государством. Если бы уману заодно приструнил свою воспитанницу, принцессу из Каркемиша, позволяющую себе в открытую насмехаться над опекаемыми царем культами. Что у мужчины в печени, то у бабы на языке...

С другой стороны, осторожно начал Набонид, с неё удобнее всего начать. В той круговерти, разметавшей общественное спокойствие и веру в царя, она играет далеко не последнюю роль. Далее Набонид сказал, что у него есть надежные сведения, что эта вздорная спесивая женщина мечтает примерить тиару царицы вавилонской. Стать, как бы поточнее выразиться новой Шаммурамат или, как её называют греки, Семирамидой... Ты полагаешь спросил Навуходоносор, что она... с моим братом?.. Секретарь склонил голову - так утверждает Ша-Пи-кальби.

Хорошо, действуй, разрешил правитель.

На следующее утро Набонид отправился из возвращавшейся армии в Вавилон, а Навуходоносор послал приказ первому визирю прибыть в городок Шамшара, в верховьях реки Диялы, где он будет рядом с Амтиду. Навуходоносор взял с собой отборных, а также несколько конных отрядов, одним из которых командовал Рахим-Подставь спину, оставил войско на Нериглиссара и по древнему торговому тракту, проложенному по левому берегу Тигра, мимо города Арбела, поспешил в предгорья Загроса к милой Амтиду.

Здесь, в горах, действительно было великолепно! Синеющие, зубчатыми ступенями, уходящие в поднебесье хребты на горизонте - в той стороне, совсем рядом, лежала страна Парсу - пышная и обильная растительность на склонах окружающих гор, дикие яблони в цвету в местных прозрачных буковых рощах, говорливые речушки в глубоких живописных провалах скоро успокоили печень, охладили голову, наполнили сердце миром и любовью.

Небольшую, хорошо укрепленную крепость он увидел издали. Первым делом приметил высокий металлический шест, над нем развевался штандарт - на синем поле золотой дракон Мардука. Рядом чуть пониже, повернутая уступом башня, на которой огромной лохматой папахой было нахлобучено аистиное гнездо.

Пощелкивающий клекот Навуходоносор услышал издали, невольно придержал коня, прислушался... Большая белая птица, стоя в гнезде и уставив клюв в прозрачное небо, с упоением сыпала щелчками. Между её ног копошились, затевали драки воробьи, тут же, среди сучьев и веток устроившие собственные гнездышки. В крепости звучно мыкнула корова, залилась лаем собака.

Несколько дней в ожидании приезда Бел-Ибни Навуходоносор и Амтиду провели на природе. Совершили неспешную конную экскурсию к развалинам старинного города, чье название и имена правителей давным-давно стерлись из памяти людской. Отыскали надписи, вырубленные на отвесных скалах большинство из них относились к временам ассирийских царей, ходивших походами на восток, однако попадались здесь и более древние речения.

Одно из них было подписано царем Гильгамешем, первым царем Урука – «все видавшем», как сообщалось о нем в старинной легенде. Посетили горячие ключи, где царь омыл тело в противно пахнущей, но удивительно целебной, снимающей усталость воде. Местные пастухи были щедры на овечий сыр, молоко и сказки. Вечера проводили в саду, по приказу Амтиду разбитом на склонах удивительной формы холма, расположенного рядом с замком.

Массивный каменный выступ на вершине напоминал конскую голову. Склоны холма были искусно срезаны и на широких ступенях насажаны плодовые деревья, устроены водоемы окаймленные удивительно живописной кладкой из местных булыжников. Подаваемая сверху вода на нижних ярусах рассыпалась фонтанами.

Сад был полон живностью - лани, робея, вытягивая трепетные шеи, кормились из рук. Кудурру тоже было чем поделиться с Амтиду, он столько повидал за это время. Рассказывал о дальних странах: о неприступном, расположенном на скалистом острове, финикийском городе Тире, о долине Собачьей реки, где на отвесных скалах тоже были выбиты надписи прежних властителей - недавних их предшественников, Асархаддона, Синаххериба, Ашшурбанапала, современника Нехао, спешившего к своему Каркемишу, а также допотопных царей Саргона, Тутмоса, Рамзеса.

- Ты, конечно тоже оставил свою надпись, милый? - спросила Амтиду.

- Да, родная. Мне есть что сказать потомкам... - он замолчал, потом грустно добавил. - А дела между тем идут все хуже и хуже.

- Доверься богам, помолись Создателю. Прикинь, с тем ли усердием ты выполняешь предначертанное?

- Я ночей не сплю!.. Работаю, как самый подлый арендатор на канале, а он все пересыхает и пересыхает. Воды не жалею, а посевы вянут на глазах.

- Я не о усердии веду речь. Его у тебя с избытком. Как раз наоборот не пора ли тебе передохнуть, может даже отступить в исполнении задуманного? Знаешь, Кудурру, во время болезни у меня были страшные ночи, и вот о чем я подумала. Может, излишек порой бывает хуже нехватки? Может, стоит иной раз влезть на гору и оглядеться, в ту ли сторону шагаешь или, может, ходишь по кругу.

Взгляни на этот сад, на нарядные террасы. Местные умельцы пустили сюда воду из расположенного выше озера. Они точно знали, из какой точки в какую следует пробить водоток. Так ли ясна твоя цель? Знаешь, как бывает поток широк, на той стороне долгожданный отдых. Ты, сломя голову, бросаешься в реку. Вода по пояс, потом по плечи, потом с головкой накрыла... Не лучше ли вернуться назад, чем пытать счастье в мутных струях?

- Я подумаю об этом, - кивнул Навуходоносор. - Здесь, в твоем саду так охотно думается. О каком чуде, любимая, ты мечтаешь? Чего бы ты хотела более всего на свете?

Амтиду смутилась, потом провела пальчиком по плечу мужа.

- Желанней всего для меня горы, я выросла на их плечах. Но даже богам не под силу разместить под Вавилоном остроконечные, присыпанные снегом вершины. Тебе тоже, милый... Кто в состоянии перенести этот холм в пределы твоего летнего дворца, чтобы я могла по утрам дышать свежим воздухом?.. Не думай об этом, Кудурру, у тебя сейчас так много других забот.

Она неожиданно посерьезнела, сказала тихо - так, чтобы стоявшие вдали Рахим и Иддину не услышали.

- Меня тревожит брат твой Набушумулишир. В последний год он ведет себя как-то странно: то почти не выезжал из своих покоев, а то вдруг зачастил по храмам. Чуть где какой праздник, он непременно выезжает туда.

- Как он относится к реформе Бел-Ибни?

- О чем ты говоришь! - всплеснула руками Амтиду. - Какая реформа! Старик только болтает и ничего не делает. За это время он наговорил столько, что его вполне можно упечь в дом стражи за святотатство. Он ухитрился восстановить против себя весь Вавилон, даже самых законопослушных и верных тебе людей. Особенно в городе не любят его наложницу, эту хеттянку, которая осмелилась вслух заявить, что Иштар когда-то ходила в служанках у богини земли. Как она упрашивала меня взять её с собой!

- И что же?

- Я хочу отдохнуть, успокоиться, не видеть пустые глаза твоего брата, его пальцы... Знаешь, как он перебирает четки? Как кошка гладит мышку, этак ласково, коготочком. Фу-у!..

Навуходоносора невольно передернуло.

- Эта хеттянка дика и необузданна, - продолжила Амтиду. - К тому придворные стихотворцы в Каркемише с детства плели ей, что она из красавиц красавица. Она бы и здесь все начала перестраивать по своему усмотрению. Наш любезный уману слова ей поперек не может сказать. Даже Набонид порой не в состоянии противостоять её напору.

Она уже начала вмешиваться в назначения на посты в дворцовую администрацию. Вот что я скажу тебе, Кудурру, с ней пора что-то решать. Слишком много времени она проводит с твоим братом. Мы с ней держимся мирно, однако я кожей чувствую, как она завидует мне. Как мечтает стать царицей.

Амтиду замолчала, вновь погладила мужа пальчиком по плечу, призналась.

- Я ждала тебя, мне с тобой хорошо. Пусть и не всегда хорошо, но по большей части. Я горжусь тобой, Кудурру, а это для женщины, наверное, очень важно.

Она вздохнула.

- У нас нет выбора, любимый, старика следует задвинуть... Или отодвинуть куда подальше, пока беды не случилось. Пусть следит за звездами...

Навуходоносор не ответил. Между тем царица продолжила.

- Разве можно ссориться с верхушкой храмов? Ссориться попусту, по незначащим вопросам? В конце концов они согласились установить в святилищах изваяния Мардука. Теперь следует отступить, выполнить что-то из их требований. Избыток усердия порой бывает хуже сонливой нерасторопности.

- Ладно, посмотрим, - неопределенно отозвался царь.

Бел-Ибни с эскортом прибыл вечером. Старик был полон гнева, сразу начал настаивать на необходимости приструнить зарвавшихся жрецов-мракобесов, посмевших утверждать, что каждый из богов населяющих небо и землю являются подлинным, во плоти и крови существом.

- Я начал им доказывать, - вспетушился визирь, - что их имена всего лишь формы имени Мардука или точнее некоей вселенской силы. Они высмеяли меня, начали показывать в мою сторону пальцами. Один из них, из храма луны, что в Уре, дерзнул спросить: «Что, и бог луны Син, первородный сын великого Эллиля не существует? Тот светозарный округлый лик, что мы видим по ночам его нет? Или ты хочешь сказать, что серп луны - это порождение Мардука?» Я попытался объяснить...

- Подожди, подожди, уману, - прервал его царь, - оставим на завтра этот вопрос, а сейчас, пока светло, мы погуляем по саду. Там ты мне подскажешь, каким образом можно перенести эту гору, - он указал на соседний холм, - в Вавилон, в мой городской дворец.

- Перенести гору, господин? - вскинул брови старик. - Ты, верно, шутишь? Это в ту пору, когда тупоумие и упрямство жрецов переходят всякие границы?!

- Нет, я не шучу. Сегодня вечером ты мне доложишь, как перенести гору в столицу. Ты меня понял, уману? О делах мы поговорим завтра.

- Понял, повелитель, - старик раздосадовано пожал плечами и поклонился, при этом продолжал бормотать про себя.

- Как перенести?.. Построить можно, но перенести?..

Царь, знавший учителя, сразу насторожился.

- Если построить, то как?.

- Я не знаю... Надо подумать. Возвести что-то подобное горе, даже с террасами, можно, а перенести никак.

Они вышли в сад, поднялись на самую верхнюю террасу, здесь осмотрели устройство водотока, который подавал воду из недалекого высокогорного озера. По дороге Бел-Ибни вкратце обрисовал положение, сложившееся в столице, сообщил, что затеял во дворце ремонт - об этом просил и брат правителя Набушумулишир. Пришлось на время перенести его покои в то же здание, в котором размещались царские апартаменты. Конечно, поместили Набушумулишира в дальнем примыкающем к дворцовой стене крыле, за несколькими глухими стенами.

Всех царских слуг и женскую половину, включая Бел-амиту с наследным принцем он попросил перебраться в летний дворец. Вот что ещё удивительно, сообщил Бел-Ибни, по городу ходят упорные слухи о твоей болезни, Кудурру. Старик покачал головой, потом добавил, что счастлив видеть повелителя в полном здравии, озабоченного высокими мыслями... Как доверчивы порой бывают люди, как любят они заниматься пустой болтовней...

Навуходоносор хмыкнул, потом сделал замечание.

- Слухи о болезни правителя никогда не бывают пустой болтовней, уману. Как ведет себя мой брат? - спросил Навуходоносор. - Какие люди к нему ходят, с кем он ведет дружбу, почему в последнее время зачастил с поездками по городам страны? Говорят, он является тонким ценителем женской красоты и без ума от твоей хеттянки.

- Неужели? - удивился первый министр. - Он разве без ума от нее? Бел-Ибни пожал плечами. - Я что-то не замечал. Ну, в этом нет ничего удивительного, девчонка и в самом деле достойна всяческого восхищения. Ах, Кудурру, если бы я был уверен, что после моего ухода к судьбе, ты позаботишься о ней.

Она по секрету призналась мне, что ты ей очень нравишься... Но я стараюсь не обращать внимания на женские капризы. Что касается твоего брата?.. За ним приставлен наблюдать твой писец гарема Ша-Пи-кальби. Я стараюсь не вмешиваться в его дела, тем более теперь, когда он вместе с женской половиной отправлен в летний дворец. 

- Хорошо, по крайней мере ты должен знать, от кого исходила мысль затеять во дворце ремонт в мое отсутствие? Вот ещё вопрос, почему не выплачено серебро солдатам, расквартированным в столице и возле нее.

- Разве не выплачено? - удивился Бел-Ибни. - Я, помнится, давал указание. Насчет ремонта? Первым ко мне обратился придворный распорядитель. Он просил разрешения обновить помещения царевича. Когда приступили, выяснилось, что в твоих покоях, в правом крыле обнаружилась течь... А что, надо было позволить воде залить цитадель?

Царь не ответил - обвел взглядом окрестные холмы, над которыми нависали чуть померкшие вершины гор. А далее на восток горели розовым светом одетые в снега пики. Наконец правитель оторвался от созерцания и спросил, указывая рукой на выдолбленный в камне бассейн, куда поступала вода и откуда она распределялась по отдельным желобам, орошающим нижележащие ярусы.

- Можешь ли ты, уману, возвести подобные ступени, устроить такие же фонтаны? - он обвел рукой террасы, на которых пышно цвели яблони и сливы. Я понимаю, это трудная задача, но ты всегда любил одолевать трудности.

- Я должен подумать, господин...

- Вот и займись этим сооружением. Посвяти ему все свое время. С этой целью я освобождаю тебя от обязанностей первого министра. Ты должен сосредоточиться только на устройстве садов для Амтиду. Это мой подарок. Если ты сумеешь подвесить их к небесам, твое имя долго будет на устах у потомков.

Уману стоял неподвижно, безвольно опустив руки.

- Ты отправляешь меня в отставку, Кудурру?

- Да, и это самое большее, что я могу для тебя сделать. И вот ещё что - напрочь зашей рот своей наложнице-хеттянке. Она всем надоела...

- Она моя последняя отрада...

- Я все сказал, учитель.