Дело было в Северной Карелии, рядом с Лоухи (город такой), в 2002 году. Стояли мы лагерем на острове, к «большой земле» вела переправа самодельная. Лето, вечер, и я решаю пойти к небольшому заливчику рыбу половить: осока, окушки плещутся, может, щука их погонит… Пока сидел с удочкой, услышал знакомое хлопанье крыльев. Рябчик! Ну, думаю, все, быть тебе ужином. Пошел за ним. Тут метрах в двадцати еще один взлетает, и, так как куда сел второй я вижу, оставляю преследование первого и углубляюсь от озера и березнячка по берегу в лес.
Удобно расположившись на небольшом скальном выходе, смотрю на него, сидящего метрах в 25-30 на дереве, и прицеливаюсь. Краем глаза замечаю колышущиеся еловые ветки справа от себя. Бросаю туда взгляд, чтобы запомнить место, и тут же отворачиваюсь, выцеливая рябчика. В голове образ отпечатывается: две елки, стоящие вплотную друг к другу, между вершинами - V-образный просвет, а в нем то ли два блика солнечных, то ли два желтых листочка на дальней березе попали в просвет…
И тут с ног до головы меня мурашки пробрали: это не блики и не листья, это - глаза! Про рябчика я забыл, медленно поворачиваю голову - в просвете между елками стоит высокий пень метра два с половиной, трухлявый и покрытый мхом. Выдохнул, отвернулся, пристрелил рябчика и вернулся в лагерь, по пути забрав удочки.
В лагере после ужина, лежа в палатке, обдумывал все это. Не верю я в нечистую силу и всяких там леших, а тут не могу отделаться от ощущения, что там был кто-то. Потом, вернувшись домой, постоянно вспоминал этот случай, да и сейчас все подробности помню. Прочитал Калевалу (финский эпос). Сомнений прибавилось. Ведь одну из «отрицательных» героинь звали Лоухи (ведьма такая была), а район, где мы лагерем стояли, - лоухский…
«Снежный человек» почти виден
В прошлом году я привез в «Комсомолец» след «снежного человека». Но был еще один след. Я выкопал его с куском черного жирного грунта (кусок весил килограммов пять), положил его в целлофановый мешок, нарвал травы и мха и завалил сучьями. Через неделю здесь не было ни мешка со следом, ни травы, ни сучьев. Хотя на той стороне дороги и сейчас лежат сухая трава и мох, которыми я укрывал второй след.
В конце мая нынешнего года я снова пришел сюда и обнаружил здесь у самой ели тропку гоминоидов. Тропка глубокая и узкая, - гоминоиды ставят ступни на одну линию, а не на две, как это делаем мы, люди. В одном месте гоминоид ступил в сторону – след был глубоко вдавлен в мох. Я положил на след свой топорик. Он как раз поместился в углубление (длина топорика – 42 см.).
Отсюда я направился на Кабанью сельгу. Здесь у самой дороги на песке я обнаружил два полных следа взрослого гоминоида – я называю его Егором Ивановичем. Лапища была что надо! Как раз в длину топорища. Я ножом нанес на топорище метки, соответствующие ширине пятки и максимальному развалу стопы (он оказался равен 21 см.).
След на песке совпадал с тем, что я передал в «Комсомолец». Пальцы были почти одинаковой длины, овальные. Но сама «конструкция» стопы меня невероятно удивила. Вот пальцы, вот вдавленность первой подушечки стопы, а дальше черт-те что. Какой-то гребень из песка, снова вдавленность – и опять гребень. Стопа состояла из трех частей, гибко между собой, по всей видимости, соединенных. То есть в стопе «снежного человека» есть суставы, которых нет у нас.
На другой день я снова пришел на это место. Был час дня. Метрах в пяти от меня начинался лес.
Неожиданно я услышал метрах в двадцати за деревьями глухой, гортанный, как бы зовущий голос: «Фы-ы-фу, фы-ы-фу». Ничего подобного прежде в лесу я не слышал. Я пошел на голос. Но он вдруг повторился метрах в тридцати от этого места. Как будто птица издала эти звуки и перелетела на другое дерево. И я, озадаченный, вернулся на дорогу. Откуда мне было знать, что это подавал голос Егор Иванович. И не только он, но и его «супруга», которую я нарек Марьей Петровной.
Я поднялся повыше – здесь начиналось поле. И тут вновь справа раздался хриплый, низкий, клекочущий и – не побоюсь этого слова – ужасный голос: «Фы-ы-фу-хух-ху». Этот жуткий вопль повторился дважды. Меня мороз продрал по спине, хотя ярко светило солнце. Слева, на той стороне поля, откликнулся характерный, клекочущий, как бы «кипящий» голос, но более молодой и высокий: «Я-фу-хых-ху».
Я решил, что Егор Иванович подзывает к себе «сына» Егорку и предупреждает его об опасности. Здесь, по кромке старого карьера, шла узкая полоска леса. Я поступил очень наивно: залег в кустах, надеясь, что Егорка выйдет на меня, и я его увижу. Но впоследствии я понял, что это был не Егорка, а Гришка – старший среди детей гоминоидов.
И тут произошел любопытный диалог «снежных людей». Сначала крикнул Гришка (все, естественно, на их языке). Потом сердито и грозно пробасил отец. Гришка еще раз прокричал, «настаивая» на своем. «Хух-ху!» - рявкнул отец во всю мощь своего голоса так, что мне показалось, будто сосны вздрогнули. И тут Гришка со странными интонациями, нараспев, как-то угодливо прокричал: «Я-фы-ы-фу-у-хух-ху».
Наступила пауза. Меня кусали комары. Лежать надоело. Я вышел на край поля и прислушался. Тут началась любопытная перекличка. Что-то свое прокричал Егор Иванович. То же самое повторила Марья Петровна. Затем, то ли угодливо, то ли с издевкой, эту же фразу «пропел» Гришка. И тут в другом углу поля повторил то же самое более высокий голос – Егорка. И совсем издали донесся тоненький, вибрирующий голосок младшенькой Татьянки. Она кричала старательно, одну часть фразы выкрикивая, как петушок.
Эта перекличка продолжалась минут пятнадцать-двадцать. Я слушал ее совершенно пораженный. Что делать дальше? Я решил, что обеспокоил «снежную семью» и мне надо уйти. Итак, я понял следующее. Речь гоминоидов включает в себя короткие слова с двумя гласными и «долгие» - в основном с шестью гласными. Согласных только две: «ф», «х». Гласные: «а, я, ы, и, у». Большое значение имеет мелодия – гоминоиды как бы поют. Имеет значение и долгота гласных, поэтому их речь отдаленно напоминает азбуку Морзе.
Как-то вечером я снова пошел к Кабаньей сельге посмотреть, нет ли там следов. И самой сельги справа услышал глухой, добродушно-ворчливый, как мне показалось, голос Егора Ивановича. И тут же слева отозвалась Марья Петровна, произнеся его же фразу. Обрадовавшись, что меня окликают, я отозвался таким же образом. И мы пять раз перекликнулись друг с другом.
Далее на просеке я обнаружил три десятка следов. Звонил на телевидение, в Карельский научный центр – никто не появился. Дожди смывали и съедали следы. Ученые мне сказали: «В Карелии нет специалистов по гоминоидам». Все семейство оставило следы на просеке. Я с младшей дочерью (нас привез туда шофер редакции районной газеты А. Лыков), выкопал четыре следа. Остальные погибли.
Еще могу добавить, что гоминоиды едят листву ивы (в основном) и березы, а также сосновую хвою. Охотятся на кабанов и зайцев. Не едят: хлеб белый и черный, яйца, сладости, консервы… Хорошо лазают по деревьям. Сидя на них, подкарауливают кабанов. Прыгая вниз, приземляются на пятки. А чтобы удобнее было спрыгивать, мощные ветки на сосне внизу обламывают.
У детей пальцы ног короткие, подушечки напоминают овал. У взрослых особей пальцы удлиненные, подушечки каплевидные. У Марьи Петровны и Татьянки подушечки пальцев ног имеют как бы заостренные кончики. У них на ногах есть коготки (запечатлелись в глине). А у самцов ногти не отпечатываются.
Самцы – темно-серые с буроватым оттенком, самки – светло-серые. Шеи – короткие, массивные, направленные чуть вперед. У молодых особей волосы на голове короткие, у взрослых длинные. Макушка головы – не коническая, как это имело место у гоминоидов в фильме, снятом в Канаде. Хотя голова у взрослых как бы расширяется книзу, но это, может быть, впечатление от волос, падающих на плечи. «Снежные люди» обладают биолокационным зрением, то есть «чуют» человека в лесу за километр. Именно «чуют», как чует собака, а не «унюхивают», как медведь. (В. Опарин, «Комсомолец», 12 июля 1991 года).
Загадка природы или бредни фантазеров
С середины мая до начала июня в Карелии работала экспедиция объединения «Криптобиология» (Петербург) при Петровской Академии Наук и Искусств. Криптобиология – наука о редких биологических объектах и явлениях. Основной интерес специалистов объединения сосредоточен на изучении загадочного существа, известного под названием «снежный человек». Поездке петербуржцев предшествовало несколько интересных фактов и наблюдений.
Факт первый. В декабре 1991 года средства массовой информации сообщили об удивительных событиях под Мурманском, где несколько человек столкнулись в лесу с волосатым человекоподобным гигантом.
Факт второй. В феврале сего года на территорию одной из строительных частей в Архангельской области заявилась огромная женщина, сплошь покрытая волосами, с таким же детенышем. Свидетелей встречи – несколько десятков.
Факт третий. В апреле 1992 года лесной гигант объявился на Карельском перешейке, прямо под Петербургом. Мне довелось лично не только говорить со свидетелями встречи, но и наблюдать цепочку следов, которую не могло оставить ни одно из известных животных этих мест.
Если отложить на карте места последних наблюдений «снежного человека» на территории Европы, то окажется, что центр попадает в Карелию. Именно здесь с незапамятных времен в фольклоре, топонимике чаще, чем когда-либо применяется слово «лесной дух», «лесной человек», «лесной хозяин». Не в Карелии ли, с ее бескрайними лесами, находится центр популяции, откуда «лесные люди» выходят в другие места, вплоть до Петербурга? Для проверки этого предположения мы решили совершить выезд в Карелию. Какой из районов наиболее перспективен для таких исследований?
Наиболее интересными нам показались данные, собранные карельскими специалистами из «Сфинкса», изучающих аномальные явления. Они провели серию наблюдений в Пудожском (самом глухом) районе Карелии. Материалы эти были представлены в Петербурге на конференции по редким животным, и в настоящее время подготовлены к печати. В районе Пудожа, Водлы, Муромского озера много свидетелей встречали «диких людей».
Именно в этот район мы и направились. Особый интерес район представлял еще и потому, что в нем имеется немало наскальных изображений, некоторые из которых, до конца не расшифрованные, могли, по мнению специалистов из «Сфинкса», быть связанными с проблемой «снежного человека».
В подготовке выезда участвовали ученые Карельского филиала Российской Академии наук. Программа предусматривала сбор сведений путем опроса местного населения, поиск следов и изготовление с них слепков, отработку методов поиска биологических объектов путем биолокации, приманивание «снежного человека» специальными веществами и, конечно, биологический анализ сюжетов наскальных рисунков. Пешеходный маршрут пролегал вдоль берега Онеги, через непроходимые болота, вокруг Муромского озера и затем вглубь материка, к Архангельской области. В Пудожском районе много заброшенных деревень и изб. Именно в таких местах и появляется «снежный человек». По нашим представлениям – мы и он – экологические антиподы. Он появляется в тех местах, где снижается антропогенное давление.
Каковы же результаты? Анализ наскальных рисунков не позволил с определенностью найти на них контур «снежного человека», однако, работа принесла много интересного. Криптобиология – это не только наука о «снежном человеке». Это – искусство получения максимума биологической информации из минимальных данных. Нами впервые был проведен анализ большинства рисунков с позиций биологии. Это позволит лучше понять природу Карелии в прошлом, проследить динамику экологических процессов на протяжении тысячелетий, понять возможное место, которое занимал в ней «человек разумный» и «человек снежный».
Какие есть свидетельства о пребывании «снежного человека» в Пудожском районе в наши дни? В феврале сего года близ деревни Каршево нашли разорванную, но не съеденную собаку. Рядом на снегу были следы огромных босых ног, похожих на человеческие. Возле поселка Водла охотники примерно в это же время видели лесного человекоподобного великана ростом под три метра. За Муромским озером, в глубине бесконечных болот, мы вывесили приманки для «снежного человека». Мы взяли вещества, которыми самки высших обезьян приманивают самцов. В других районах страны, таким образом, удавалось привлечь «снежного человека».
На сей раз, в течение нескольких дней, к нам являлись лишь лоси, порой засовывая морду прямо в палатку. Зато, когда мы ушли, местные жители вдруг с тревогой сообщили, что слышали в месте расположения феромонов жуткий свист. Разумеется, это еще ни о чем не говорит. Но нужно заметить, что есть данные о том, что «снежный человек» способен издавать свист, сильно действующий на психику. Существует гипотеза, что рассказы о таких звуках положили основу легендам о Соловье-Разбойнике.
Предвижу, что такие итоги экспедиции вызовут у некоторых читателей скепсис: так серьезно готовили экспедицию, а собрали, как обычно, лишь косвенные свидетельства. Я отвечу на это так. Профессиональная наука – это не поиск сенсаций. Это длительное, порой скучное, накопление знаний по мельчайшим крупинкам. Из них строятся здания новых концепций и теорий. А без серьезной теоретической основы, даже самая сенсационная находка, не сможет быть понята и не займет свое место в нашей картине мира. (В. Сапунов, «Молодежная газета», 6 июня 1992 года).
Великаны в древней Карелии
Живое народное предание во всей Финляндии и некоторых уголках Карелии приписывает принадлежность, кое-где сохранившимся еще могильным каменным грудам и курганам, нефинскому народу, населявшему в древнее время всю Финляндию, северную часть Скандинавии и даже Карелию на нынешних территориях Кемской и Олонецкой губерний. Финское название этого древнего народа – хийси. Именно под названием хийси, этот древний народ в преданиях финнов слыл великанами, обладавших исполинской силой.
В связи с тем, что с началом систематических путешествий и географических открытий вся земля до Белого моря и далее становилась известной, явилась необходимость создания этнографических карт, с указанием народностей, проживавших на этих территориях, однако с представлениями о севере всегда связывалась «страна великанов».
Известно, что «Белое море» - название русское. Путешественники, приезжавшие в средние века к устью Северной Двины, впадающей в Белое море, уже застали это название, на что указывает обозначение моря на карте самого знаменитого картографа ХVI века Меркатора. К концу ХVII века окончательно восторжествовало уже русское название Белого моря. Хотя в далекие стародавние времена оно называлось Гандвиком. Интересно, что «Гандвик» у скандинавов означал «Залив чудовищ».
Отрывок одной саги об открытии Норвегии начинается так: «Форниот назывался король: он властвовал над Йотландом, как называли тогда Финланд, и Квенландтом. Король этот являлся прадедом Нора, но других подробностей мы о нем не знаем». Эти строки писались о временах, когда еще ни Норвегия, ни Финляндия не были заселены историческими народами. Тем интереснее для нас само имя Форниот, которое обозначает «великан прежних времен».
По мере заселения северных территорий, великаны уходили все дальше на север. Так датский историк Саксон Грамматик (1140-1206 гг.) упоминает, что «гиганты теперь удалились в те пустыни, которые лежат по ту сторону Гандвика, на север от Норвегии». Кстати, у многих народностей (финнов, шведов, саамов, карел) сохранилась память о переселении «гигантских людей» в стародавние времена.
Арабский историк Ибн-Фадлан, в начале Х века узнав, что «есть в Волжской Булгаре какой-то необыкновенный великан», обратился с запросом к самому булгарскому царю. Царь отвечал, что действительно был такой великан в его стране, но помер; да и был он не из его людей и «не настоящий человек». «А был он ростом локтей двенадцать (около шести метров), голова у него была с большой котел, огромный нос, глаза и пальцы преогромные. Был он от народов веси. Я видел кости его – они необъятной величины»,- отмечает Ибн-Фадлан.
Весь – предки нынешних вепсов – стали занимать территорию Карелии к концу I – началу II тыс. н. э. Первые сведения о веси в русских письменных источниках относятся к 859 году. А арабский путешественник, ученый и богослов начала ХI века Абу Хамид Андалуси также посетил столицу Волжской Булгарии и встретил там такого же великана из племени адогитов, но только живого. «Он брал лошадь под мышку, как человек берет маленького ягненка. А сила у него была такая, что он спокойно ломал рукой голень лошади и разрывал мясо и жилы, как другие рвут зелень»,- указывал Андалуси. Отметим, в связи с этим, что в VI веке н.э. готский историк Йорнанд писал о землях, расположенных на восток от Скандинавского полуострова, что «внутри этой земли находится очень обширное озеро, из которого, как из чрева, выходит река Ваг и катится стремительно к Океану».
Еще русский историк И. Забелин отмечал, что «на востоке от Скандинавии расположено самое большое озеро Ладога, из которого, действительно, как из чрева, катит свои воды в Океан, то есть в Финский залив, река Нева. Кроме того, озеро Ладога соединяется с Онежским рекой Свирью, а от Онежского озера недалеко течет река Выг, впадающая в большое озеро Выг и из него, также, как из чрева, протекающая в Белое море и в Океан». На этой территории, по словам Йорнанда, «проживают различные народности, в том числе чудь, а еще далее на восток – адогиты». Кстати, название «адогиты» созвучно Ладоге и ладожанам по мнению арабских писателей.
В «Истории» датского короля Христиана 4 за 1601 год есть следующий любопытный рассказ. По преданиям лапландских старцев «был некогда в Кореле и во всей корельской земле великан по имени Валит. И посажен был тот Валит на Корельское владение от Новгородских посадников. Он сам собою был дороден, ратный человек и к рати необычайный охотник». Однажды, «во славу свою, принесши с берегу, своими руками положил камень, в вышину от земли есть и ныне больше косой сажени. Тот камень по сей час слывет «Валитов камень».
Легенды о великанах еще до недавнего времени можно было услышать в отдаленных уголках Карелии. Наиболее интересные из них – легенды о роде Пайвиэ, ведущего свое начало «из богатой песнями Корелы». Из трех сыновей Пайвиэ, Олоф был самый знаменитый. В доказательство силы Олофа из поколения в поколение передается следующий рассказ: «Раз Олоф возвращался с рыбного лова и был настигнут непогодою. Опасаясь грести против волн, грозивших потопить его лодку, нагруженную сетями и рыбой, решился он пристать к берегу. Пристав, взвалил он тяжелую лодку на плечи и понес ее на себе».
Другой рассказ был следующего содержания: «Раз Олоф ходил по лесу, видит Стало силится поднять камень. А камень был такой неслыханной величины, что Стало поднять его не мог, почему стал его тихо ворочать. Притаясь, подглядывал Олоф на усилия Стало, наконец, вышел из своей засады, посмеялся бессилию Стало и перенес камень на место, куда следовало».
К рассказам этим следует прибавить, что Стало древних корел совершенно соответствует йятте (великан) шведов и хийси финнов. Стало рисуются обыкновенно племенем диким. Во времена язычества они обитали на нынешних территориях Лапландии и северной Карелии, по введении же христианства и приходом новгородцев удалились в еще нетронутую тайгу. В книге выдающегося российского этнографа и археолога Теодора Швиндта «Народные предания северо-западного Приладожья, собранные летом 1879 года», которая давно уже стала библиографической редкостью, приводятся уникальные сведения о «великанах древней земли Корельской».
«На Ладожском побережье, - пишет Т. Швиндт, - существует предание, что когда-то в этих местах жили огромные люди, так называемые метелиляйнены, или мунккилайнены, которых постепенно вытеснили отсюда лапландцы и финны». Метелиляйнены отличались громадным ростом и невероятным шумом, который они производили при своем передвижении по лесу, откуда, собственно, происходит и их название (от слова «meteli» – шум).
«Легенды о метелиляйненах, - указывает далее Т. Швиндт, - сохранились почти повсеместно, но особенно много их в Куркийокской волости (ныне поселок Куркийоки Лахденпохского района). Вероятно, потому, что в некоторых местах существует немало реальных доказательств деятельности людей-великанов: это и очищенные от леса поля, и время от времени попадавшиеся в земле громадные человеческие кости, и брошенные метелиляйненами плуги, а также огромные валы в горах и на островах».
Выдающийся художник и мыслитель Н. К. Рерих, будучи в начале двадцатого века в Карелии и Финляндии, проявлял пристальный интерес к древностям и фольклору северных народов. На основе слышанных им легенд о «северных великанах», он написал даже поэтическую сказку «Лют-великан», в которой описывает могилы исполинского народа: «Знает народ Люто-озеро, Знает могилы длинные… А длина могилам – тридцать саженей… Великаны снесли камни на могилы. Как ушли великаны, помнит народ».
Леший и пастух
По материалам северно-русских мифологических рассказов, поверий и обрядов.
В мифологических рассказах и поверьях леший, подобно Пану или фавну, другим персонажам античной мифологии, изображается, в частности, как покровитель домашнего скота, пастырь стад . Эта же роль в определенный период принадлежала и Волосу (Велесу). Последний упоминается уже в «Повести временных лет» под 907 г., где речь идет о договоре князя Олега с греками: «... и мужи его по Рускому закону кляшася оружьемъ своим, и Перуном, богомъ своим, и Волосомъ, скотьемъ богомъ, и утвердиша мирь». Волос принадлежал, по-видимому, к богам общерусским, его идолы стояли в Киеве (на Подоле) и в Новгороде.
Со временем Волос был в известном смысле заменен христианским покровителем скота Власием, а также Георгием Победоносцем (Егорием) и Николаем - угодником (Николой). Однако персонажи христианской мифологии не смогли вытеснить из традиции своего архаического предшественника, каким предстает из рассказов, поверий и обрядов леший. Хотя на роль лешего как покровителя пастухов уже и обращали внимание наши предшественники (например, Э.В. Померанцева, В.П.. Зиновьев), все же эта ипостась названного персонажа специально не рассматривалась.
Восполнить существующий в фольклористике пробел - цель нашей статьи. По крестьянским представлениям, стада пасет не столько пастух, сколько леший. Поэтому совершались особые обряды, регламентирующие форму их взаимоотношений. О том, как заключался договор пастуха с лешим, сохранились разрозненные и фрагментарные сведения. Взятые в совокупности, они воссоздают картину этого языческого обряда лишь в самых общих очертаниях.
Уже в 70-е гг. XIX в. П.С. и А.Я.Ефименко обратили внимание на особые представления русских и карелов о «должности» пастуха. Так, П.С.Ефименко отмечает, что последний на Севере, в частности в Архангельской, Олонецкой губ., воспринимается местными крестьянами как колдун . В свою очередь, А-Я.Ефименко констатирует, что у карелов пастушество считается самым священным занятием . Можно говорить даже об определенной специализация, локально закрепленной за жителями конкретной местности.
Так, на Севере пастухи - чаще всего ваганы, т.е. коренные жители побережий Ваги, притока Северной Двины («Ваганы жили меж Каргополем и Архангельском в захолустном месте»). Пастушество у них служило традиционным отхожим промыслом. Ваганы, память о которых жива в Обонежье и поныне, обладали особым знанием обрядов и запретов. У карелов, по сообщению А.М.Линевского, пастухами-магами славилась Летнееконецкая волость, откуда «знающие» пастухи направлялись во многие, в том числе и в поморские, селения для совершения обряда «отпуска».
Рассматривая данный институт, А.М Линевский в свое время отмечал, что «пастушество является ответвлением той стадии колдовства, когда оно еще не обособилось в профессию, а бытовало в каждой родовой группе». Впоследствии в трансформированном виде этот институт сохранялся и в сельской общине. Отголосками его служат не только определенные обряды, обычаи, поверья, но и нормы, запреты, регламентирующие поведение пастуха в лесу и в деревне. Они обусловлены, во-первых, его взаимоотношениями с лесными духами и боязнью навлечь на себя гнев «хозяев», во-вторых, осмыслением каждого жеста и действия пастуха как своего рода гомеопатической (имитативной) магии, по «образцу» которой вызываются к жизни те или иные ситуации, связанные с пастушеской практикой.
Согласно мифологическим рассказам, сам леший налагает и пастуха запрет ходить смотреть стадо, когда «оно выгнано».
В течение всего пастбищного периода нельзя «бить скот» - если «окровавить поскотину», то зверь, по наущению лешего, станет «пакостить. Существует также запрет на продажу скота из стада в продолжение лета: «Вот летом, когда пастух пас, со стада нельзя было уж корову продать, до осени». И это не случайно Ведь численность стада находится под контролем лешего.
Нельзя даже ненароком погубить кого-нибудь из птиц и зверей, в том числе самых мелких, - расплата последует незамедлительно: «Дак вот поди ни на кого не наступи и ничего не сделай, а как только маленько проштрафился, дак пришел - кверх ногами лежит скотина. Нету, задавлена. (А кто задавит?) - А так кто задавит-то? Вот задавит леший». По этой же причине пастуху нельзя ломать деревьев, даже веток; для костра он использует лишь валежник. Ему же запрещалось собирать ягоды: «Пастуху в лесу, правильно, ягоды не собирать, не рвать ничего, особенно черные ягоды, да вообще никакие». Он может есть только ягоды, собранные другими. Нельзя нарушить и целостность изгороди: иначе на скот будет нападать зверь: «Вот изгородь когда перестават (перелезает), не надо ломать жерди. Жердь сломишь, ежели в отпуску пасешь, - и вот на тот раз пошевелит звирь.
В течение всего пастбищного периода пастух, равно как и охотник, не должен был стричь себе волосы или ногти, в которых, по народным верованиям, содержалась жизненная сила человека, магическая и физическая. Нарушитель этого запрета ослаблял свою жизненную силу: «И вот за лето у его ногти выростут и борода вот така выростёт. Ен больше не бриет, когда пасет». Аналогичный запрет распространяется и на животных. Так, например, шерсть у овец не чешут, пока их пасут.
Табу налагалось и на прикосновение к атрибутам пастуха - к трубе и батогу (палке, «вице», плети, кнуту, хлысту): «У пастуха труба была. Если он придет, эту трубу поставит, положит куда-нибудь, на лавку или куда-нибудь, то никому нельзя ее трогать, пока он сам не возьмет». Ведь под берестяной обвивкой пастушьей трубы, изготовлявшейся из священного дерева, нередко закладывался «отпуск», материализующийся в восковом наговоренном «катышке» либо в рукописном пастушеском заговоре.
Согласно карельским и финским поверьям, в нее впервые трубили, когда лес войдет в полную силу, иными словами: когда появится лист на дереве и трава на земле. Функционально тождественным трубе является рожок - на прикосновение к нему также налагается запрет. В одной из быличек леший «просто вот взял да голову отвернул» у пастуха только за то, что последний дал свой рожок (а в нем был положен «отпуск») поиграть милиционеру. Особое отношение наблюдалось и к батогу пастуха: «Вицу надо было беречь свою. Так вот сделают вицу, так уж эту вицу берегли. Это вица называется хлыст. Оны делали выша себя большущую вицу, обычн с березы, конечно. А может, и рябинова была».
Ветки священных деревьев, используемых в качестве кнута символизируют участие в пастьбе самого лешего. Возможны варианты: «Придет если пастух наймоваться, спрашивают: «У тебя длинный кнут есть?..»- «Есть!» - «А нету, дак тебя скот не будет слушать». Я в одно прекрасное время взял веревки - свил длинный такой (кнут), метров шесть. Там еще на самый конец привьешь коневьего волосу там несколько волосин, десяток. И тут удар-то небольшой получается, но тут очень большой хлопок получается так же, как из ружья, шибче».
«Коневий волос» в данном случае - знак зооморфного персонажа, облик которого нередко принимал и леший. В целом же батог в различных этнокультурных традициях, как отмечает Ю.Ю.Сурхаско, осмысляется в качестве жезла колдуна. Представления о трубе и батоге как магических атрибутах, обеспечивающих успех пастьбы, находят отражение и в мифологических рассказах: «Стал помирать пастух и говорит другому: «Я тебе, брат, оставлю наследство.
Паси коров, медведь не съест ни одной, только слушай, что я тебе накажу, - дал ему трубу да палочку (курсив мой. - Н.К.) и приказывает, - вот до такого места коров прогони, да и назад воротись, и не ходи больше в лес, а как надобно коров домой гнать, в то время пойди, потруби - придут все домой». Он так и делал. Скот приходил сам домой, как будто его кто собирал». Эти материальные вещи символизируют нематериальный, невидимый мир. Через них действует некая неосязаемая духовная сила. Причем эти вещи непосредственно соотносимы с магическими словами и даже взаимозаменимы. И потому простым людям дотрагиваться до трубы и батога нельзя.
Ряд предохранительных мер распространялся и на пребывание пастуха в деревне: ел он всегда из отдельной миски собственной ложкой. Хлеб брал только от «непочатого» каравая. В баню шел всегда первым, мылся один, парился только свежим веником. Белье надевал выстиранное, никем не ношенное. Спал всегда один. Пастух не прикасался к другим людям (не здоровался за руку, не боролся и т.п.). Известно также, что пастуху нельзя было видеть ни новорожденного, ни мертвого . Подобно жрецам, пастух некогда был обязан оставаться холостым (целибат).
Во всяком случае, на весь пастбищный период он должен соблюдать половые табу. Это подтверждается и русскими, и карельскими, и ижорскими материалами. Ряд половых запретов, налагаемых на пастуха, отмечал в свое время Л.Я.Штернберг. Нарушение табу влечет за собой «порчу» «отпуска», за что пастух расплачивается либо собственной жизнью, либо жизнью скотины из своего стада: «Он отпуск испортил, его леший и захлыстал. Так и захлыстал дубиной до смерти». Или: «Я раз сделал неладно - коровы одной нет. Медведь корову задрал».
Требование строгого соблюдения всевозможных запретов цель которого - обеспечить безопасность пастуха и сохранность «отпуска», в определенной степени распространялось и на хозяев домашних животных, пасущихся в стаде. Женщина или девушка не должна была появляться перед пастухом босоногой или «простоволосой», т.е. без платка на голове. От женщин и девушек, ухаживающих за скотом, требовалось соблюдение чистоты, особых гигиенических правил: «Когда утром вставаете и скотину пойдете гнать сходите возьмите воды, да там обдайтесь. И все. Это самое главное для скотины, для отпуска, чтобы было все хорошо».
Судя по карельским, более архаическим, материалам, женщинам не разрешалось присутствовать при исполнении обряда «отпуска». Мужчинам же полагалось стоять вокруг ограды (но ни в коем случае не заходить за нее), причем они должны быть в чистом белье, вымыты в бане и накануне дня совершения обряда не иметь coitus . Приведенные факты дополняются финскими источниками: мужчины, сопровождающие стадо в первый день выгона скота, согласно обычаю, одеты в белопятнистую одежду - тогда родившиеся на будущий год телята будут белопятнистыми.
Уподобление людей и животных друг другу, имеющее здесь место, вновь напоминает о тотемистических истоках пастушеских обрядов, о преемственной связи между тотемным персонажем и образом лешего и,в конечном счете.об известном тождестве мифического покровителя стад и пастуха. Сходство последнего с лешим обнаруживается даже во внешнем облике.
Как и дух-«хозяин», пастух обычно одет в серый домотканый кафтан, подпоясан кушаком, обут в лапти. За спиной у него - котомка (холщовая сумка, берестяной кошель), в руках - батог (дубина, кнут). Правда, в отличие от пастуха, леший уже не изображается с музыкальным инструментом. Однако этот атрибут приписывается, например, Волосу, предстающему в украинской мифологии с сопилкой (флейтой, свирелью) в руках, или Пану, неотъемлемой принадлежностью которого является сиринга (пастушья флейта многоствольная пастушья труба).
В роли представителя духа-«хозяина» иногда выступает и «знающий» человек, который дает пастуху «отпуск» либо учит, как обрести магическую власть над стадом, соблюсти этикет во взаимоотношениях с лешим: «А потом она (бабушка. - Н.К.) взяла яйцо, пошептала на яйцо это. Говорит (пастуху): «На вот это яйцо и найди самый большой муравейник в лесу и раскопай его до самого дна, и туды это яйцо и положи». (Н.А.Криничная).
Два лесных царства карельской мифологии
Основными божествами леса у карелов являются Tapio (Тапио) и Hiisi (Хийси). Особенно часто эти персонажи встречаются в эпических песнях и заговорах. М.Агрикола называл первого богом хяме, второго – карелов; он писал:
Страну, в которой живет Тапио, называют в рунах и заклинаниях Tapiola (Тапиола), или Metsola (Метсола), а где обитает Хийси – Hiitoila (Хийтола). Таинственное «лесное царство» само по себе является «иным миром» для человека, но его деление на две страны подчеркивает оппозицию «свой–чужой», «близкий–дальний», «верхний–нижний», «добрый–злой». Данные локусы описываются и воспринимаются совершенно по-разному. При описании Тапиолы создается очень светлый, теплый образ, это некое родное, безопасное место.
Хийтола чаще всего – это олицетворение темного, злого, чуждого мира; его синонимами являются Похъела и Манала. Чаще всего названия этих стран противопоставляются друг другу, хотя в некоторых случаях они синонимичны. Так, руна о певце Вяйнямейнене рассказывает, как «мудрый старец Тапиолы» выходит из медной горы на золотой холм, чтобы послушать чудесное пение. А в севернокарельском заклинании от болезней создается совершенно противоположный образ «иного мира»: герой отправляется на «лыжах Хийси», с «ольховыми палками Лемпо» в «темную Похъелу, скупую Тапиолу», где его ждет «мясо без костей и рыба без голов». Этот образ гораздо больше похож на описание мрачной Хийтолы.
Изначально слова «tapio» и «hiisi» употреблялись просто в значении «лес». Говорили: tammitapio (дубовый лес), tapiossa taulat tehdan (доски заготовлены в лесу); медведя называли «золотой король в подмышке леса». В рунах обожествлялся сам лес-тапио, он воспринимался как живое существо и сам был объектом по-клонения. Синонимами к слову tapio были korpi (чаща), metsä (лес).
Постепенно tapio стал восприниматься как некое существо, дух леса, наделенный только положительными чертами: «Золотой король леса, красивый лесной Тапио». У него «шапка из хвои, борода из лишайников». У господина огромного леса и «пастуха острова» «шелковые завязки на чулках» и «серебряные подвязки на штанах». У мудрого «лесного старика» белая или седая борода, голова сверкает золотом, шапка из хвои или перьев, кафтан из тины или мха, серебряный пояс.
В его руках золотой топор, медный молоток, золотые ключи от «лесных кладовых, шерстяных (т.е. богатых) подвалов». Карелы говорили: в старину охотнику «не надо было бояться, что оскудеют леса, так были обильны стада Тапио». К. Ганандер видел истоки изобилия зверья и дичи в лесу в мистическом союзе могущественного Тапио и рачительной Тапиотар, великой матери и прародительницы всего лесного богатства. От Тапио зависит удача в охоте. Он может привести добычу даже с чужих земель (SKVR. VII. 5. 3230).
Охотники, идя на охоту, всегда обращались за покровительством к хозяевам леса, приносили подарки и читали заговоры. Например, когда шли за тетеревами, необходимо было трижды (два раза по солнцу и один против) обойти стаю, оставить в качестве жертвы ртуть и произнести трижды слова заговора, в котором просили «сильного правителя леса» связать крылья птицам.
Важно было, чтобы Тапио принял и собак, с которыми идут охотиться. Для этого требовалось плюнуть через левое плечо, пропустить собаку через три больших еловых ветви и произнести заклинание, в котором просили «лесного короля» сделать собаку своей и дать ей много сил. Самым сильным охотникам, владеющим тайными знаниями, достаточно было констатации факта: «Собака уже лает, мужик уже стреляет», и хозяин леса открывал свои кладовые и отдавал животных во власть охотника.
Вообще охотничьи заговоры наиболее ярко отразили трансформацию ритуала почитания хозяев леса. В наиболее архаичных вариантах могут обращаться за помощью и к самому лесу («kostu korbi» – «встань, лес глухой»); к зверям, которых считают подобными человеку (так мать-белка может оплакивать убитую дочь и просить Бога возродить ее). В самых поздних заговорах фигурируют образы Верховного Бога-Творца и Девы Марии. Но основная часть текстов обращена к «золотому лесному королю», его дочери Анникке и ко всему его семейству, при этом основным эпитетом является «золотой». Зверей и птиц лесных, которыми полны «лесные амбары», тоже часто называют «золотом–серебром».
Для особого ритуала поклонения хозяину леса карелы использовали своеобразный алтарь, «стол Тапио». Для него выбирали молодую низкорослую раскидистую елочку или можжевельник, ветви которых на уровне стола росли в стороны, параллельно земле. Иногда это была сосна с обрезанной верхушкой, разрастающаяся в стороны. В Беломорской Карелии «стол Тапио» мог находиться и прямо на выступающих корнях дерева. В качестве алтаря для жертвы, для разговора с хозяином леса мог быть и муравейник или перекресток – места, которые также являются, по народным верованиям, домом лесных духов.
В Северной Карелии для того, чтобы охота была удачной, первую подстреленную птицу варили прямо с перьями. Затем ее относили на стол Тапио, ели сами, остатки оставляли на трое суток, а потом выливали под корень. В финской провинции Хяме во время первого выхода в лес надо было подстрелить сойку, найти пышную елочку, на ветки положить мох, а сверху – птицу. Это была жертва хозяину леса. В Южной Финляндии на «ладонь Тапио» (карелы и сейчас называют стол «Jumalan kämmen», «Божья ладонь») клали мясо первого зайца и наливали немного вина. Маленькая, разросшаяся в стороны елочка, дом metsän emä (матери леса) была местом жертвы и для пастухов. Перед первым и последним выгоном скота они укладывали на верхние широкие ветки листья, затем различную еду, а сверху закрывали лапником.
У хозяина Тапиолы есть жена, дочь и сын и множество родственников, особенно женского пола (лесных дев). Образы Тапио и различных дев-хозяек леса хорошо сохранились в карельских заговорах и эпических песнях. Хозяйка дома Тапио вся в золоте и серебре. Иногда она в синих «прекрасных модных» одеждах. Красавицей изображается и дочь Тапио Анникка. У нее «медовый рот», синие или красные чулки, желтые каблучки. Ее часто называют «хозяйкой болот».
Именно она очень часто открывает лесные кладовые отца, расположенные на горе. Она гремит золотыми ключами, звенит кольцами и «расписной крышкой» Сампо. Живут в Тапиоле и Тууликки, дочь Тапио, и сын Нююрикки, «чистый парень краснокудрый», Мииритар «лесная невестка», Миелотар «маленькая лесная дева». Лесное царство населено девамипокровительница-ми священных деревьев, сосен и можжевельника: «Хонготар, хозяйка добрая, Катаятар, славная красотка».
М. Хаавио пишет, что в Беломорской Карелии самым распространенным именем девы леса было Миеликки. Основные эпитеты, которыми она характеризуется: kaunis neito (красивая дева), tarkka tyttö (рачительная девушка), käyrä neitti (кудрявая дева). Живет она в темном бору, на синем острове; она не только бегает по лесу, но может и белочкой по ветвям скакать, и птицей летать.
К. Ганандер на основе народных песен попытался представить топографию Тапиолы. По его мнению, Тапиола – это глубокая чаща лиственного леса. Ее противоположностью (лишь в этой детали) является Метсола, которая находится в хвойном лесу. При описании Тапиолы (Метсолы), являющейся владениями Тапио, и ее обитателей тоже используются самые яркие краски. Иногда Тапио называют «хозяином острова», на котором «позолочены елки.., а все ветви в медных кольцах».
Болота, горы, острова – это все элементы мифологической топографии, локусы «лесного царства». Они являются признаками и подземного мира первопредков, в который ведет «мифическая» река. Лай собак, который часто слышат в Тапиоле, – также признак «другого измерения». В некоторых сюжетах владелец лесных кладовых мыслится именно как первопредок, и тогда в описании локального пространства появляется элемент порога, который выступает одной из границ оппозиции свой–чужой, внешний–внутренний, нижнийверхний, живой–мертвый: «Много в лесу порогов: Один деревянный, другой костяной, Там даритель живет Под елью с цветущей верхушкой Сверху маленькой сосны».
Таким образом, в фольклоре создается образ светлой и богатой Тапиолы, населенной большим семейством мудрого правителя Тапио. Основными цветами при описании являются голубой–синий, цвета небесного, верхнего мира, и красный, цвет жизненной силы. Очень часто встречается упоминание золотых красок. Согласно В.Я.Проппу, золотая окраска – это печать иного царства. К примеру, в Греции золото постепенно из атрибута мертвых становилось достоянием праведных. Это же можно сказать и о голубом цвете.
В карельских рунах и заговорах и сами кладовые золотые, и ключи золотые, а амбары полны золота, т.е. зверей. Т.А.Новичкова пишет, что «желание иметь золото объясняется стремлением к обладанию атрибутами посредниками между людьми и священным миром, что обеспечивает долголетие, бессмертие… золотые предметы в фольклоре сакральны … священность золота генетически восходит к греческому культу солнца». Причем открываются лесные кладовые и достаются «золото-звери» далеко не всем. Надо строго соблюсти все правила ритуала. Золото «получает только избранный, оно рассыпается в прах у тех, кто не соблюдает «правила игры» с сакральным миром… в русской мифологической прозе золото – живое существо».
В карельских фольклорных жанрах, созданных на основе калевальской метрики, часто встречается имя и еще одного покровителя лесного царства – Хийси. В чем-то он похож на Тапио (у М. Агриколы это боги разных народов, но по сути своей они идентичны), но постепенно его образ эволюционировал до отрицательного персонажа. Изначально в финском языке «хийси» так же, как и «tapio», означало «лес». В.Я.Петрухин пишет, что имя Хийси «восходит к названию священной рощи, где запрещалось ломать ветки и рубить деревья и где в древности хоронили умерших». Отсюда и параллельное название загробного мира Маналы и северной страны Похъелы – Хийтола. Позже «хийси» стало означать святого духа – покровителя святых мест.
Отголоском этого почитания можно считать также такие образы, часто встречающиеся в рунах, как огромный «лось Хийси», сторогий бык, пчелка – «птичка Хийси», приносящая мазь от ожогов. В некоторых рунах есть отголоски былого почитания Хийси, например, встречается упоминание о храме, стоящих в Хийтоле; подчеркивается, что «много мудрости у Хийси». В эстонской мифологии производные от этого имени выступают в значении «леший, лесной великан» (hiidlaine, hiius, hiid, Hiisi); этимологически эти слова тождественны саамскому seida, сакральным камням, вместилищам духов.
Эстонцы груды камней называют садами Хийси: по преданиям, они возникли из-за того, что великаны Хийси забрасывали друг друга камнями. Но в результате трансформации образ Хийси все больше приобретал негативную окраску, пока не превратился в некое «плохое» существо, злой дух, близкий karu (черту). Пособниками Хийси в рунах и заговорах являются вредоносные насекомые: шершень – «пташка Хийси», паучиха – «шлюха из рода Хийси». «Стрелы Хийси» несут людям болезни. В Хийтоле же живет огромная щука Хийси, рыба, «евшая мужчин». Согласно этимологическому словарю hiisi – это «место языческих жертвоприношений, глухое страшное место, хозяин леса и т.д.»... («Кижи Карелия»).
