Никаких доказательств такой генеалогии не существует, и для нас Набопаласар - поистине человек без прошлого. С другой стороны, многие признаки связывают его с Уруком. Интеллектуалы этого города в XII веке славились своими произведениями у всех народов, живших до Средиземного моря; потом он заглох. Навуходоносор, как и его отец, выказывал к нему привязанность, а его дочь владела землями в окрестностях Урука. Возможно, семья была оттуда родом, так как и отец, и сын, и внучка испытывали к этим местам не только интерес, но и приязнь.

Набопаласар женил своего сына на Амиитис, дочери мидийского царя Астиага. Царь этот наряду с ним сыграл большую роль в окончательном крушении Ассирии. Таким образом, правитель Вавилонии признавал союз двух государств в настоящем и закладывал его основы на будущее. Берос, от которого мы имеем эти сведения, - серьезный автор.

Однако греческий историк Ктисий, писавший двумя веками раньше и располагавший более подробными и достоверными источниками, считает Амиитис супругой Кира - победителя и преемника Астиага. Значит, эта царица, о которой нет упоминаний в вавилонских документах, для нас является всего лишь призрачной фигурой.

Согласно позднейшему преданию, Навуходоносор построил для жены, тосковавшей по роскошным паркам родной Мидии, вавилонские «висячие сады». Этому анекдоту не следует придавать особого значения; но по крайней мере характеристика Навуходоносора как заботливого мужа не смущала потомков.

В отличие от ассирийских царей предыдущего столетия Асархаддона и его сына Ашшурбанипала, мы ничего не знаем о чертах личности Навуходоносора. От Асархаддона до нас дошли многочисленные записи, предназначавшиеся для гадателей и заклинателей; очевидно, владыка страдал меланхолией, и они должны были непрестанно утешать его. Ашшурбанипал же сам рассказал о своей бурной молодости.

Текстов, которые могли бы что-то сообщить нам о Навуходоносоре, не обнаружено - случайно ли? То ли он был так крепок духом, что не нуждался в услугах специалистов по магии, то ли вавилонские обычаи тогда не дозволяли обращаться к ним - по крайней мере письменно, - сказать невозможно. Во всяком случае, мы точно знаем, что в частной жизни человек мог быть физически и нравственно некрепким, совсем непохожим на того монарха, которого официальные прижизненные надписи представляли решительным и отважным, не страшившимся никого и ничего, неутомимым, торжествующим.

Поэтому делать выводы о личности Навуходоносора на основании его публичных заявлений было бы неосторожно. К сожалению, в наше время ни в малейшей мере не приходится доверять книге пророка Даниила, как бы ни была она ярка. Написана она была в эллинистическую эпоху, много позже смерти царя, и, вне всякого сомнения, не передает исторический облик Навуходоносора.

Нельзя даже быть уверенным в том, что автор не путает Навуходоносора с Набонидом, ошибочно считая Валтасара сыном первого, тогда как этот правитель, по всей видимости, приходился сыном именно Набониду. На самом деле Даниил представляет нам портрет типичного восточного владыки - бесспорно, очень живо и очень талантливо; но литературные достоинства не делают его книгу историческим источником, пригодным для пользования.

Можно догадаться лишь об одном аспекте частной жизни Навуходоносора: он явно беспокоился о своем здоровье; но были ли к тому основания, неизвестно. Царствовал он долго, а значит, в любом случае был человеком физически крепким. Но тревоги его несомненны. Он говорил о себе, что «желает остаться в живых», и только он один во всей череде царей Ассирии и Вавилона высказывался так.

Он восстанавливал храмы, в которых обитали божества-целители: три - в Барсиппе, два - в Вавилоне, один - в Сиппаре. Из тех же побуждений он желал, чтобы храм «Верховной владычицы» в Вавилоне получал самые богатые приношения, ибо видел в этой богине прежде всего «Матерь целящую».

Надо сказать, храм он построил не очень большой: его площадь представляла собой прямоугольник 35x43 метра, что было средним размером для вавилонских святилищ. Другие храмы археологами не найдены; должно быть, они тоже были сооружениями довольно скромными. Но дело не в их габаритах: почитание богов этой «специализации» указывает на состояние духа царя.

Навуходоносор, похоже, не увлекался женщинами. Для современного ему общества, судя по семейным письмам, это было нетипично. Правда, уже с III тысячелетия женщины не имели политической власти, а с конца его были лишены всех религиозных функций, но в экономике и общественной жизни VI века они играли важную роль.

Между тем государь вообще не уделял внимания женским божествам, уповая лишь на те из них, которые могли помочь его здоровью; он почитал их исключительно из соображений сохранения своей жизни. Немного времени спустя Набонид вел себя совсем не так, как его предшественник, но никто не проявлял на сей счет недовольства или хотя бы удивления. Поэтому напрашивается вывод: если бы Навуходоносор избрал такую же линию поведения, то нисколько не шокировал бы людей своего времени; следовательно, его образ действий вызван не стремлением угодить общественному мнению, а собственными соображениями.

В текстах время от времени попадаются упоминания о девяти детях Навуходоносора: семи мальчиках и двух девочках. От одной ли матери все они были рождены, сегодня сказать невозможно. Царь вполне мог иметь и других детей; ни один документ не дает нам ни полного, ни частичного перечня царской семьи.

Имена царских отпрысков дают скромные указания на постепенные перемены в политике их отца, так же как и хронология его строительных работ в Вавилонии. Самого старшего звали Эанна-шарра-усур («Дом небесный, храни царя»). «Дом небесный» - это старейший и великолепнейший храм Урука.

Ясно, что в момент рождения этого ребенка Навуходоносор занимался укреплением своей власти: новорожденный должен был снискать отцу милость храма того города, с которым, как можно догадаться, его связывали семейные традиции. Так обычно поступали частные лица; царь, уподобляясь им, невольно выдавал недостаточную уверенность в своей силе. Но при рождении второго сына, Набонида («Набу велик»), этот порог был пройден.

Его имя включает имя главного бога страны; таким образом его отец как бы приветствовал всю Вавилонию и, можно считать, утверждал ее единство. Пять имен остальных сыновей взывают к Мардуку как божеству, дарующему плодовитость и благополучие; значит, ко времени их рождения царствование их отца продолжалось уже давно; таким образом государь добровольно или вынужденно выказывал свое расположение богу - покровителю города Вавилона и его почитателям.

Единственная дочь, о которой мы хоть что-то знаем, звалась, как ни странно, не полным, а лишь уменьшительным именем Кашшайя, причем и значение этого прозвища до нас не дошло. Про нее известно лишь то, что она была благотворительницей храма богини Иштар в Уруке. Молчание источников достойно сожаления, ибо она занимала совершенно исключительное положение: была царской дочерью и внучкой, сестрой царя Амель-Мардука, супругой царя Нериглиссара и, несомненно, матерью царя Лабаши-Мардука.

Иначе говоря, она, так сказать, была связующим звеном трех поколений династии, основанной ее отцом. Зная, какую политическую и интеллектуальную роль в карьере и образовании сына играла мать другого будущего государя, Набонида, можно лишь испытывать сожаление, что Кашшайя для нас остается стертым профилем.

Каким отцом был Навуходоносор? Об этом не говорится ни в одном тексте. Его надписи не позволяют об этом судить, да и ожидать этого нельзя. Своих «потомков» (без дальнейших уточнений) царь упоминает лишь для кратких и банальных пожеланий: «Да процветут они на царстве своем» или «Да господствует оно вовек» над людьми.

Ничего личного, неформального в его тоне нет. Как и всякий вавилонянин, царь хотел, чтобы потомство его было обильным. Лишь раз он обратил внимание на супруг будущих царей. В одной из молитв к богине-матери он пожелал им легких и неопасных родов. Не объясняется ли такая забота, довольно неожиданная в официальном документе, какими-либо несчастными случаями, произошедшими при дворе?

Подобно своему отцу и собственным преемникам, Навуходоносор остался для нас царем без лица. В Вавилонии он нигде не изображался - в то время это просто не было там принято. Изображения встречаются только в Леванте, на наскальных рельефах Вади-Брисса и Нахр-эль-Кельба. Над ними, правда, поработала эрозия, но в любом случае невелика потеря. Торжествующий монарх представлен настолько стилизованно, что ничего индивидуального в его чертах, без сомнения, не осталось: рельефные изображения дают просто обобщенный образ «царя». Точно в том же стиле были сделаны и стелы Набонида десятилетие спустя.

Из этого молчаливого и безликого мира до нас не донеслось почти ничего и об интеллектуальном воспитании вавилонского принца Навуходоносора. Впрочем, в представлениях об одной области его деятельности историк не совсем безоружен; к счастью, это именно та сфера, которая особенно важна для будущего государя: международная политика.

Она регулировалась многовековой традицией, которая хорошо нам известна. В общих чертах эта традиция была разработана в последние века III тысячелетия. В первом тысячелетии геополитические представления окончательно устоялись и, следовательно, с самого начала стали обязательными для Навуходоносора.

Правда, ни ассирийцы, ни вавилоняне не были теоретиками; нет текстов, которые сообщали бы нам об этих представлениях; они выявляются, так сказать, через свои «отпечатки» в дипломатической и военной деятельности всех монархов. Разработать противоположную или хотя бы просто в чем-то отличную доктрину не пытался никто: эти попытки не отражены ни в письменных памятниках, ни в образе действий правителей обоих государств.

Да и стабильность природных условий на протяжении как минимум двух тысячелетий до Навуходоносора внесла свой вклад в неизменность политики. Именно традиционная доктрина объясняет и оправдывает его действия; в ином случае они могли бы показаться бессвязными: иногда - беспечными, иногда - излишне жестокими.

Долина Тигра и Евфрата с востока и севера ограничена высокими горными цепями: Загросом и Тавром. За этим барьером располагался чужой мир высоких враждебных нагорий, казавшийся беспредельным. Вторая естественная граница очерчена изогиетой, отмечающей начало пустынь Аравийского полуострова, где выпадало менее 250 миллиметров осадков в год.

Эта метеорологическая кривая совпадает с западными границами Вавилонии. Однако значимость этого показателя не стоит преувеличивать: крестьянин Древнего мира рассчитывал не на среднюю цифру осадков, а на гарантированный годовой минимум дождей. Поэтому в действительности зоны активного земледелия отодвигались гораздо восточнее, к долине в нижнем течении Евфрата.

Во II тысячелетии ассирийцы и вавилоняне ограничивались тем, что сдерживали племена, жившие по внешнюю сторону указанных границ. В I тысячелетии ассирийцы повели себя иначе: они сочли неприемлемым, чтобы там образовывались государства. Едва разведка доносила им о такой угрозе, снаряжалась экспедиция во главе с царем; признанную враждебной соседнюю страну разоряли дочиста и настолько систематически, что всякая государственная организация там становилась невозможной иногда на целые столетия.

На юге примерно на сотню километров тянулась болотистая область; там испокон веков укрывались те, кто по благим или злым соображениям не признавал вавилонской цивилизации. Эта преграда - неоглядные камышовые плавни, по которым можно было передвигаться только на лодках, - отрезала долину от моря. Но примерно во второй половине II тысячелетия вавилоняне преодолели ее, достигли островов, ныне называющихся Файлака и Бахрейн, и укрепились там.

С тех пор эти острова были их базами, опираясь на которые вавилоняне могли держать под контролем Персидский залив. Однако по традиции они почти не обращали внимания на земли, лежавшие дальше Ура. Последней границей, на севере, было пространство между Евфратом и Хабуром; это плодородный район холмов вулканического происхождения, вполне достаточно там и воды.

Он был и до сих пор остается единственными «воротами», через которые можно путешествовать с запада на восток и с востока на запад. Купцы и воины, шедшие из Вавилонии к Средиземному морю или в обратном направлении, обязательно должны были пройти через него; прямая дорога к югу, которая могла бы связать Вавилон с переправой в Хамате, была бы много короче, но переход через пустыню считался невозможным.

Похоже, что даже когда Навуходоносор торопился в Вавилон, чтобы его там признали царем, он не рискнул использовать этот путь. Северо-западная граница была единственной, не обозначенной природными препятствиями, а между тем только ее вавилоняне и считали настоящей границей. Это отношение так и не получило объяснения, а тип местности явно противоречил его формированию.

После пересечения границы Вавилонии на севере, востоке, западе, юго-западе начинался мир, совершенно непохожий на вавилонский ни ландшафтами, ни наречиями, на которых говорили тамошние жители. На северо-западе же географический переход плавен, а в I тысячелетии постепенным был и переход культурный: повсюду от Евфрата до средиземноморского побережья знали по-арамейски.

Создается впечатление, что эта преграда, ничем конкретным не обозначенная, была религиозной, почти мистической. Именно это дает понять Саргон Древний (2334 - 2279) - первый монарх, указавший на нее; правда, он же, после объединения Южной Месопотамии, эту границу нарушил: «Саргон… пал ниц в Туттуле и поклонился богу Дагону. Дагон же дал ему Верхнюю страну… даже до Кедрового леса и до Серебряных гор». Иными словами, находясь на Среднем Евфрате, Саргон должен был признать Дагона богом западных земель, аза это мог и сам быть признан их легитимным владыкой; только тогда он получил возможность завоевать их до современного хребта Аманус.

Вне всякого сомнения, Навуходоносор разделял стратегические воззрения своих предшественников и современников, но, будучи реалистом, из осторожности должен был приспосабливать их к ситуации. Для него и речи не могло идти о том, чтобы в подражание ассирийским владыкам отправлять карательные экспедиции в северные и восточные нагорья.

Стал бы он это делать, если бы обстоятельства того требовали и позволяли? В общем-то в свое время с западноарабскими племенами он поступил именно так. Но те, с одной стороны, представляли непосредственную угрозу, а с другой - были слабы и легкодоступны. Лидия и Мидия являлись гораздо более грозными противниками.

Лидия была богатым, могущественным государством, занимавшим западную часть Анатолийского нагорья вокруг города Сарды. Находясь под сильным влиянием греческой культуры, она простирала свои интересы главным образом в сторону Эгейского моря, пыталась сохранить и упрочить там свою власть. На востоке зона ее влияния доходила до Галиса, нынешнего Кызыл-Ирмака. Впрочем, позднее лидийский царь Крез (560 - 547) не старался продвинуться дальше на юго-восток. Только там он и мог выйти к границам Вавилонской державы, но лежавшая на берегу залива Искендерун Киликия его не интересовала. Словом, лидийцы были очень далеко.

Зато область владычества мидян соприкасалась с землями, покорными Навуходоносору, на всём протяжении их восточного рубежа, а частично и северной границы. Это царство мы знаем очень слабо. Городов там было мало, большая часть населения вела полукочевой образ жизни. С точки зрения вавилонского наблюдателя,

Мидия была очень мало похожа на то, что в те времена считали настоящим государством. Видел ли Навуходоносор угрозу оттуда и мог ли нанести удар по этим безграничным пространствам? Кажется, он никогда не считал опасным это направление. Поколением ранее мидяне были союзниками Вавилона при разрушении Ассирии, а теперь, по-видимому, не выказывали никаких враждебных намерений относительно нижней долины Тигра и Евфрата.

Между Вавилоном и его соседями царили мир и согласие: в 585 году Лидия и Мидия обратились к арбитражу Вавилона и Киликии, чтобы разрешить спор о разграничении своих территорий в Анатолии. Итак, вавилонскому государю хватило мудрости сохранять прекрасные отношения со странами нагорий - Анатолийского и Иранского. Он обменивался с их правителями вестями; из других мест он также нередко принимал гонцов.

Архивы вавилонского дворца сохранили записи о посланцах не только от лидийского царя, но также из Ионии и из Парсумаша (располагавшегося, как мы теперь считаем, в южной части Загроса). Все они, впрочем, прибывали лишь с небольшой свитой - скорее эскортом телохранителей; глава этого отряда не был официальным послом и прибывал не для переговоров: его роль сводилась исключительно к передаче послания.

Содержание депеш до нас не дошло, но представить его себе можно без труда. Оно должно быть похоже на то, что мы читаем в дипломатической переписке предыдущего тысячелетия: в письмах разрешали мелкие конфликты, иногда обращались с просьбами, сопровождая их дарами, а чаще всего обменивались любезностями, похвалами и заверениями в преданности. Азиатским державам не о чем было спорить с Вавилонией, и на протяжении всего царствования Навуходоносора они без труда поддерживали с ней благожелательный нейтралитет.

Пристально следили вавилоняне только за «Благодатным полумесяцем». Страна эта состояла из двух частей: восточной - долины среднего и нижнего течения Тигра и Евфрата (того, что мы, собственно, и называем Вавилонией) и западной - территории примерно от Хабура до Средиземного моря и западной окраины Синайского полуострова.

В VI веке они являлись его абсолютно неоспоримыми владыками, как столетием ранее ассирийцы. Оспаривать их владычество никто не смел. Но и у Навуходоносора никогда не было планов экспансии за эти пределы - например проникновения в Нильскую долину. Эти намерения, которые веком ранее были не чужды ассирийским правителям, в его систему приоритетов не вписывались. По крайней мере именно об этом постоянно свидетельствует его поведение. Зато свою власть над империей он отстаивал с величайшей энергией. Все его войны имели целью только сохранение ее целостности. Итак, до 587 года Навуходоносор, сперва как помощник отца, потом в качестве полновластного государя все свои силы отдавал тому, чтобы удерживать империю в своих руках.

«И ныне Я отдаю все земли сии в руку Навуходоносора, царя Вавилонского, раба Моего…» (Иер.27:6)

Отвоёванная империя

Набопаласар царствовал 21 год, преследуя ясную и неизменную политическую цель: вернуть независимость Вавилонии, уже больше столетия то непосредственно входившей в состав Ассирийской империи, то находившейся под ее контролем. Он думал, что цели этой можно достичь лишь неутомимой прямолинейной, последовательной деятельностью, направленной на уничтожение прежнего владычества. Поэтому он воспользовался нападением мидян на северную часть «Благодатного полумесяца» и заключил с ними союз. Собственно, он поступал, пользуясь обстоятельствами, сложившимися без его участия.

Однако таким образом он порывал с традиционными отношениями своей страны с северными соседями, сложившимися во II тысячелетии, когда Ассирии и Вавилонии пришлось поделить долину Междуречья. Кажется, он прекрасно сознавал, что делает, и хвалился подвигами, в которых «превзошел царей, отцов своих».

До тех пор пограничные конфликты между двумя державами были непрестанными, столетиями занимая военных и дипломатов. Как правило, Вавилония лишь сдерживала и отбрасывала ассирийцев. Те же, напротив, в I тысячелетии испытывали к соседям интерес, смешанный с агрессией.

Их культура, начиная с языка, была в огромной мере импортирована из Вавилонии. Ассирийское наречие предназначалось только для повседневной жизни и документов внутреннего пользования; ассирийские интеллектуалы пользовались южным наречием, и, в частности, именно на нем составлялись надписи от имени ассирийских царей.

Литературное и религиозное творчество Вавилонии на севере особенно ценилось. Вот почему ассирийцам было действительно непросто решиться напасть на территорию, постоянно служившую им поставщиком эстетического и интеллектуального продукта. С другой стороны, чтобы наносить действительно необходимые удары на севере и востоке, ассирийцы должны были устранить угрозу на юге: только так они могли контролировать западную часть «Благодатного полумесяца», не опасаясь нападения с тыла.

Стратегический расклад ни для кого не был секретом, но какими мерами можно было обеспечить безопасность Ассирии до болот Персидского залива? В зависимости от характера царствования, смотря по соотношению провавилонских и антивавилонских сил влияния, ассирийцы в VIII - VII веках прибегали к различным решениям: устанавливали личную унию (их царь правил в обоих государствах), сажали на вавилонский престол ассирийского принца крови, посылали явно послушного северной столице губернатора. Таким образом, в зависимости от колебаний политики Вавилонию то прижимали, то ласкали. Но ни одно из этих решений не дало нужного результата.

Набопаласар решил дело, просто уничтожив соперника. Само собой, этого желали мидяне. Ассирийцы, верные своей доктрине, начали превентивную войну на Иранском нагорье с целью ослабить и рассеять их. Эта агрессивная политика провалилась; но для мидян оставить на своих западном и южном флангах такое грозное враждебное государство, как Ассирия, было бы крайне неосторожно.

Труднее понять решение Набопаласара. Но был ли у него выбор? Его союзники были достаточно сильны, чтобы не советоваться с ним. Насколько мы знаем теперь, он усвоил их образ действий: ведение войны на уничтожение. Тут не всё можно объяснить желанием отомстить. Такую жесткость ему, несомненно, внушила военная и политическая целесообразность.

Политическая ситуация на вавилонской равнине была для него не слишком благоприятной: даже когда ассирийцы покинули ее (это случилось летом 620 года), города его царства подчинились ему без особой охоты; в частности, его не признали Ур и Ниппур. Царь мог опасаться, что впоследствии окажется между двумя врагами, находившимися на юге и на севере от Вавилона.

После победы он сначала оправдывал свои действия как оборонительные: «Ассирийцу, что с давних времен правил всеми народами и угнетал народы под тяжким игом своим, я затворил Аккад и свергнул иго его». Впоследствии он уже провозглашал уничтожение врага: «Я победил Субарум, обратил страну его в холмы и развалины».

За простыми выражениями кроется тонкий смысл. Набопаласар использует те же формулы, которые применяли ассирийские цари, откровенно повествуя о своих победах и завоеваниях. Читателю древности бросалась в глаза издевка, кроющаяся в этих фразах. В более ранней из приведенных надписей противник называется открыто, зато употребление слова «Аккад» было в то время неоднозначно.

Этот географический и политический термин иногда обозначал только север Вавилонии; применяя его, Набопаласар по умолчанию признавал, что юг ему не повинуется. Однако довольно часто под Аккадом понимали и всё Нижнее Междуречье - в противоположность иностранным государствам. Современники могли трактовать это выражение двояко, чего и хотел автор. Во втором тексте писец если не по прямому указанию царя, то с его благоволения вместо слова «Ассирия» употребил его «книжный» синоним - «Субарум».

Слово это в разные времена применялось к разным местностям; страну с таким названием помещали то на севере, то на северо-востоке. Составитель надписи, конечно, не желал скрыть имя побежденного врага как недостойное: в действительности он, таким образом, отсылал к Хаммурапи. Отсылка была не прямая, но от образованных людей того времени она укрыться не могла.

Вавилонский государь XVIII века хвалился тем, что взял под контроль страну, которую он называл «субарейской» (ассирийской) и впоследствии восстановил ее храмы. Одним словом, если верить ему, он был завоевателем, но завоевателем-благотворителем. Через этот прозрачный намек Набопаласар являл себя преемником Хаммурапи. В этой роли он, конечно, был не слишком убедителен; своим текстом он желал смягчить впечатление от суровой реальности - безвозвратного разрушения Ассирии.

А ведь оно перечеркнуло многовековой обычай «Благодатного полумесяца». Внутри этого пространства побежденные державы подвергались унижению, иногда - систематическому разграблению. Победитель увозил всё, что считал для себя полезным или желанным, однако от решительного разорения страны воздерживался. Но мидяне поступили с Ассирией радикально.

Это объяснимо - они не принадлежали к цивилизации Междуречья; но вместе с ними так же повели себя и их союзники-вавилоняне. Разрушению даже не предшествовали тотальный вывоз ценностей и переселение народа. В Ниневии, ассирийской столице, библиотека, собранная царем Ашшурбанипалом, была брошена среди развалин, роскошная мебель слоновой кости разбита; даже статуи богов, которые обычно забирались победителями как военнопленные, погибли под обломками своих святилищ.

В этом отношении Навуходоносор не во всём следовал отцу, а вернулся к образу действий ассирийских и вавилонских царей прежнего времени. Впрочем, жестокость Набопаласара избавила его преемника от постоянной угрозы на северной границе; однако еще предстоит оценить значение культурного урона, вызванного падением Ассирии.

Сожалеть тут надо даже не о продуктах умственного творчества, не о материальных ценностях, накопленных в Ассирии за два с половиной столетия владычества на Ближнем Востоке. Более серьезные последствия имел обрыв «державной» религиозной и политической традиции: именно такой идеологии и не хватало Навуходоносору, чтобы руководствоваться ею в своих действиях. Когда же через несколько лет после его смерти, при четвертом его наследнике Набониде, вавилоняне попытались вновь обрести ее, ход событий показал, что было уже поздно.

Завоевание вавилонянами империи вплоть до взятия Иерусалима в 587 году известно нам по подробным и хорошо осведомленным источникам на вавилонском, еврейском и греческом языках. По-гречески Иосиф Флавий в I веке нашей эры написал трактаты «Против Апиона» и «Иудейские древности».

В обоих сочинениях повествование о победах Навуходоносора во многом восходит к Библии, но их автор дает и некоторые другие важные сведения. Книги самой Библии (Четвертая Царств, параллельная ей Вторая Паралипоменон, пророков Иеремии и, в меньшей степени, Исайи) все внимание, естественно, обращают на судьбу Иудейского царства; несмотря на такой ограниченный взгляд, данные этих книг неоценимы, ибо уникальны; о других же городах империи мы не знаем ничего, кроме точки зрения владык-вавилонян.

Наконец, по-вавилонски ход событий изложен в Вавилонской хронике. Она начинается со второй половины VIII века и доведена до III века. Хроника записана на многих табличках, пострадавших при перевозке, из-за чего в их ряду есть досадные пропуски. Вероятно (судя хотя бы по месту находок), она хранилась в самом Вавилоне.

Первая часть повествования доходит до 539 года - взятия Вавилона персами. События записаны погодно - в этом смысле хроника явно следует образцу «царских летописей». До середины II тысячелетия каждый год в них обозначался каким-либо выдающимся событием, совершившимся в году предыдущем (военной победой, строительством храма, завершением прокладки канала).

1 2 3 4 ... 20