– Неужели сестринская ссора может ввергнуть мир в беду?

– Кого ты имеешь в виду, говоря о сестрах?

Сарсехим удивился.

– Гулу и Шами.

Бен-Хадад поднялся со скамьи, прошелся, размял ноги.

– Нет, Сарсехим, речь идет о ссоре между грозной и обильной на дары Ашерту, по-вашему Иштар, и владычицей мира мертвых, серенькой и злобной Эрешкигаль. Эта ссора извечна. Она началась с того момента, как одна из сестер сразила чудовище, а другую за злобность нрава небесные боги спустили под землю, чтобы та охраняла мир мертвых, и это противостояние, насколько тебе известно, способно сгубить весь мир.

Он сделал паузу, затем в сердцах признался.

– Шаммурамат, дочь Ашерту, тоже подарила бы мне наследника. Она не бросила меня в трудный час. Она не покинула бы Дамаск, испугавшись угроз ассирийских бандитов.

Еще долгая пауза.

– Признайся, евнух, – доброжелательно предложил царь, – и тебя не станут пытать.

Сарсехим схватился за голову.

– В чем?!

– Во всем, – уточнил Бен-Хадад.

– О, великий царь?! – евнух принялся отчаянно бить себя по щекам.

Правитель поморщился.

– Перестань, я вижу тебя насквозь. Ты лжив, и я готов поверить, что Салманасар, этот кровожадный старый лис, не решился доверить тебе никакого тайного послания. Он использовал тебя, чтобы запугать меня, мое войско, мой народ. Нас, Сарсехим, мужскими членами не испугаешь.

У нас в Сирии таких молодцов, как проворовавшийся храмовый осел, которого Гула напустила на сестру, хватает. Однако мы ценим только тех, кто честно несет свой нелегкий крест. Или зеб, как тебе будет угодно. Ведь это нелегкое испытание для человека, когда его кровь вся, до капли, собирается в чреслах, когда он погружается в навеянное богами исступление и готов оплодотворить десяток – нет, сотню женщин.

Это великий дар, евнух, тебе не понять. О нас лгут, будто мы терзаем женщин, заставляя их принимать такой чудовищный орган, но ты чужак – ты не понимаешь, что это дело добровольное, приятное богам. Только та, которая угодна небожителям, которая сумеет разогреть свое лоно до такой гибкости, что способна принять священный талисман, приближается к жрецу.

Этот высочайший миг наслаждение есть миг безраздельного слияния с Ашерту… Впрочем, тебе ни к чему это знать. Я еще раз призываю тебя – скажи, зачем ты пожаловал в Дамаск и, возможно, твоя смерть будет легкой и приятной. Тебя всего-навсего насадят на кол. Итак, что поручил тебе Салманасар помимо этого угрожающего жеста с вручением оскорбительной для нас мумии?

Евнух рухнул на колени, сноровисто и быстро подполз к Бен-Хададу, попытался ухватить его за ногу. Не на того напал – сириец оказался проворней. Бен-Хадад сумел увернуться от поднаторевшего в подобного рода упражнениях евнуха и, размахнувшись, ударил его ногой. Угодил точно в лоб. Сарсехим опрокинулся на спину. Когда пришел в себя, первое, что осознал, был низкий, покрытый штукатуркой, подпорченный влажными разводами потолок, затем в поле его зрения очертилось лицо Бен-Хадада. Лик судьбы был сумрачен, жутко красив и бородат.

Сарсехим утратил надежду. Этот человек не знал пощады, его глаза видели насквозь. Он, не обращая внимания на царя, поднялся, отряхнул колени, потом уже менее торжественно вновь встал на колени и, опустив голову, признался.

– Шурдан приказал мне устроить так, чтобы у Гулы произошел выкидыш. Он дал мне волшебное зелье, которое способно убить плод, но сохранить жизнь матери.

Бен-Хадад вернулся в кресло, привычно хмыкнул.

– Опять врешь. Зачем?

– Я не лгу, государь, – торопливо запричитал евнух и на коленях подполз к креслу.

На этот раз Бен-Хадад не ударил его. Он с любопытством наблюдал за перепуганным до смерти уродом.

– Ты не ответил. Ты считаешь меня простаком, готовым поверить в то, что можно убить плод и оставить в живых мать?

– Если великий царь мне не доверяет, – воскликнул евнух, – я готов на его глазах доказать, что я говорю правду.

Евнух через голову снял с груди подвешенную на серебряной цепочке склянку с ядом

– Вот оно, зелье. Я сейчас докажу, что ты ошибаешься великий царь. Я… Я…

Пальцы у Сарсехима тряслись, он никак не мог открыть пробку. Он боялся, трепетал, впадал в ужас, подгонял себя, пытался вдохновиться картинкой, как он будет корчиться на колу, – и ничего не мог поделать с собой. Пальцы по-прежнему отказывались служить.

– Оставь, евнух, – махнул рукой царь. – Что ты хочешь доказать? Надеешься, выпив это зелье, мгновенно отправиться к судьбе и избежать радостей, который доставляет воткнутый в задницу кол?

Царь засмеялся.

– Или хочешь продемонстрировать, как это снадобье убьет вынашиваемых в твоей утробе демонов лжи, зависти, лицемерия и жадности? Надеешься, извергнув их, превратиться в чистейшее существо на земле? Стать таким невесомым, пушистым, изрекающим истины, каким был первый человек, которого мои южные соседи из Иерусалимы называют Адамом? Оставь, евнух. Все мы катаемся в грязи и каждый измазан по уши, но это совсем не значит, что нельзя отмыться. Оставь намеки на волшебство и скажи – ты специально тянул время, чтобы дать Гуле разродиться?

Евнух хихикнул.

– Да, государь.

– Ты повеселел, – одобрительно кивнул Бен-Хадад. – Что тебя так рассмешило?

– Я представил, как буду сидеть на коле, а на груди у меня будет болтаться спасительное зелье, которое я побоялся принять. Это будет суровый урок для вруна, труса и сочинителя героических историй, каким меня считали в Вавилоне. Мне будет о чем вспомнить, о чем рассказать в подземном царстве.

– Не спеши на кол, Сарсехим, – посоветовал царь. – Это всегда успеешь. Скажи, зачем Шурдану нужна смерть Гулы?

– Господин, он мне не докладывал, но думаю, что Салманасар ждет от тебя покорности, а Шурдану, чтобы взойти на трон, нужен Дамаск.

– Я тоже так считал. Я отправил к Салманасару трех гонцов с предложением мириться. Я готов откупиться. Воевать с ассирийскими разбойниками отважится только безумец. Я уже дал им сдачи под Каркаром, дам и на этот раз, но у меня нет оснований сомневаться – они нас добьют.

Если бы ты знал, евнух, как страстно я молил богов – пусть свершится невозможное! Пусть старый лис сдохнет! Пусть во главе армии встанет Шурдан! Этого молокососа я разделал бы в два счета. Его не спасли бы ни жестокость, ни оружие из стали, ни храбрые воины, ни осадные орудия, ни опытные полководцы, потому что первым делом он бы расправился с полководцами.

С Иблу, например. К сожалению, смертным не дано проникнуть в предначертания богов. Салманасар крепко держит вожжи. Иблу прозорлив и опытен, его не обведешь вокруг пальца, и у меня нет выхода, как только принять предложение, сделанное после сражения под Каркаром. Но предложений нет, евнух!!

Тебя подослали во вражеский стан, чтобы совершить злодеяние, но никак не для установления мира. Ты молчишь, и я догадываюсь, что бесполезно гладить твой пупок раскаленной медью. Ты со страха придумаешь такую складную историю, что я вновь попадусь на твои сладкоголосые песни.

– Возможно, гонцы просто не добрались до Салманасара? Я мог бы попробовать…

Бен-Хадад засмеялся.

– Ты оказывается еще хитрее, чем я мог предположить.

– Государь неправильно меня понял, – начал оправдываться евнух. – Я имел в виду не себя.

– Кого же?

– У меня есть молодой скиф. Его зовут Партатуи, все называют его Бурей. Он способен совершить невозможное. Он влюблен, господин.

– В кого?

– В Шаммурамат.

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Я соображаю и уверяю господина, что в этом нет ничего оскорбительного ни для Нинурты, ни для супруги Нинурты, ни, как оказалось, для Салманасара, ни для тебя, повелитель Арама. Он любит ее издали, это всем заметно, но его прощают. Он как Ахира, прост и безыскусен. Это Буря спас ее от храмового осла. Иблу, поговорив с ним, приказал не трогать парня. Он указал на варвара и заявил – одержимый. Решение наместника подтвердил Салманасар. Он доберется до Салманасара, если я прикажу ему.

– Этот тот скиф, которого сняли со стены, а потом нашли в городе, справляющим любовь с распутной девкой? Говорят, он буквально задолбал ее.

– Против зова Иштар, государь, не попрешь. Он – мужчина.

– А ты, Сарсехим?

– Я – евнух, господин. Я – сочинитель сладких песен, лжец и проныра.

– Не так уж мало, Сарсехим?

– Но и не много, достойнейший.

– Довольствуйся отмеренным судьбой.

– Стараюсь. Если бы не Шурдан и подобные ему. Что мне делать с зельем, великодушный? Вылить или выпить?

– Не спеши, Сарсехим. Зелье еще может пригодиться.

Евнух послушно надел цепочку и спрятал склянку на груди.

Глава 2

К тому, что сказывают и пересказывают, рассказчику не надо прибавлять, а кто слушает – не стоит забывать.

Есть совет и тем, кто собирается переложить эту историю на звук и цвет – не сокращай! Помните, Буря добирался до ассирийского стана на удивление долго и, непонятно почему, извилисто. Его вел Хазаил, за все время не перекинувшийся со спутником ни единым словом.

Весь путь занял светлое время дня – от рассвета до заката. Сначала они переправились через Оронт и углубились в горы, затем, оказавшись в безлюдном месте, свернули на тайную тропу, по которой мимо скалы, напоминавшей голову лошади, добрались до горного замка, где их загодя встретила хорошо укрывшаяся в лесу вооруженная стража.

Воины проводили начальника охраны царя и его диковатого спутника в замок. Буря смекнул – по-видимому, красавчик был знаком страже, в отличие от встретивших их в воротах крупных пегих псов. Собаки оглушительно залаяли. Хазаила сразу бросило в бледность, а Буре хоть бы что – он умел ладить с собаками, это не с людьми, особенно с такими низкими, как Сарсехим.

Перед отъездом евнух предупредил его.

– Поручение пустяковое, передать царю царей или наместнику Иблу, только им и с глазу на глаз, всего-то два слова: «Я согласен», и умолчать о них, если попадешь в руки Шурдана.

– Это все? – удивился Буря

– Да.

Евнух что-то долго обдумывал про себя, потом добавил.

– Если попадешь в лапы наследника, скажи, послан от меня. Может, спасешь жизнь. Сообщишь, что известная ему особа успела разродиться, а где ее прячут, скрывают.

– Прямо, скрывают, – засмеялся Буря. – В горах она прячется.

Сарсехим не смог удивления.

– Тебе откуда известно, жеребец ты ненасытный?

– Об этом все в городе говорят.

– Где в горах?

– Этим не делятся.

Этот разговор пришел Буре на ум, когда на галерее, обводящей внутренний двор крепости, внезапно появилась Гула. Парень едва не присвистнул – вот где она прячется! Ничего не скажешь, нашла укромное местечко, впрочем, его это не касается. Буре было безразлично, каким путем поганые сирийцы выведут его к стану Салманасара. Лишь бы вывели, там уж он сумеет показать себя.

Гула сверху глянула на гостей и скрытно подала знак Хазаилу.

Красавчик тут же слез с коня и, оставив Бурю на попечение пожилого прихрамывающего раба, направился к приставной лестнице, ведущей на галерею и убиравшейся стражей на ночь.

Буря еще успел крикнуть взбиравшемуся по лестнице Хазаилу.

– Когда в путь?

Сириец вопросительно глянул в проем. Ответила Гула.

– Завтра. Будь готов к рассвету.

Буря соскочил на каменные плиты, потрепал за холку вставшего на задние лапы и пытавшегося лизнуть его в лицо пса и, приметив, как помрачнела Гула, наблюдая за этой дружбой, направился вслед за рабом в помещение.

Раб отобрал у Бури оружие – меч-акинак, лук, колчан со стрелами, нож. В коридоре неожиданно обратился к гостю на родном наречии.

– Ты из каких будешь?

– Тебе зачем знать, – ответил Буря.

– У тебя дерзкий язык, парень, – уже на общедоступном арамейском предупредил старик.

– Пока он меня не подводил, – ответил Буря и на родном добавил. – Я из рода Скорилона. Мой отец Партатуи, старший в роде Ардис.

– Знавал такого. Он отправился в Вавилон с нашей царевной, говорят, там и застрял. Как он?

– Служит в охране. А ты чего ждешь? Давно бы сбежал.

– С порченой ногой, парень, далеко не убежишь. К тому же дорогу надо знать. А к собакам ты больше не подходи, пожалей собачек. Кобеля, который тебя лизнул, теперь зарежут. Его зовут Дружок. Очень умный пес, ласковый.

– Собаку-то за что?

– Не лижись с чужими.

– Узнаю стерву. Она и в Вавилоне также поступала. Земляк, не подскажешь, зачем меня сюда завезли?

– Об этом знает только хозяйка замка.

– А что здесь делает хозяйка?

– Не твоего ума дело.

– Ты поможешь мне узнать, земляк.

– Как?

– Не знаю, но ты должен мне помочь.

Старик не ответил.

В полночь раб разбудил его и, приложив палец к губам, жестом приказал следовать за собой. Двигались бесшумно, как умеют только скифы. Миновали спящего часового и темной лестницей поднялись в башню. Здесь старик подвел земляка к щели, через которую в темноту проникал свет. Буря заглянул в прогал.

Первое, что обнаружил – это два факела, горевших по обе стороны от щели и освещавших просторное помещение. Через эту щель рабы заменяли сгоревшие сучья, поджигали их. Буря поводил головой, примерился и, наконец, нашел точку, с которой стала видна постель. На постели разглядел Гулу и Хазаила.

Оба, обнаженные, лежали на спинах, не касаясь друг друга – по-видимому, утомились до предела.

Неожиданно Хазаил резко сел и подвинув к себе столик с едой, принялся рвать зубами жареное мясо, хрустеть луковицами и запивать еду вином из глиняного кувшина. Гула, не поворачиваясь, не глядя на любовника тихо, но внятно выговорила. 

– Мне нужен Нинурта-тукульти-Ашшур.

Хазаил поперхнулся.

– А Мардук-повелитель тебе не нужен?

– Нет, царь богов мне не нужен. Мне нужен Нинурта, а также твое усердие, твоя храбрость, твой разум.

– И моя кровь, – добавил сириец. – Ты и так наполовину высосала ее.

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 50