– Я тоже, – подхватил Туку. – Я подскажу Нинурте, что он не должен терять времени. Если позволишь, маленький совет.

– Говори.

– Не надо ставить в известность Шаммурамат. Это дело мужчин. Пусть Нинурта пошлет надежных людей в Ашшур, пусть они дождутся, когда дьяволица будет проезжать мимо Ашшура, пусть сделают все тихо. Если ему понадобится помощь, я всегда готов.

Отношение Азии к презренному скопцу переменилось, когда, вырвавшись от «горшечника», сборщик налогов отправился в храм Иштар, чтобы вымолить у Владычицы прощение за ночи, проведенные в объятьях безумной вавилонянки. После совершения обряда жертвоприношения, Азия наедине признался жрецу, приходившимся ему родственником, – Шурдан отставил его от дел в канцелярии, заставляет ублажать побывавшую в стольких руках шлюху.

Молодой человек разволновался – что из того, что она является царской дочерью, от этого она не становится менее шлюхой, калекой и злобной тварью, возомнившей о себе, будто она дочь Эрешкигаль. Куда приятнее общаться с презренным евнухом – этот, по крайней мере, знаком с хорошим обхождением, знает свое место. Его зовут Сарсехим, он тоже родом из Вавилона.

Жрец вместо сочувствия, жестом поманил за собой Азию. Они спустились в храмовое книгохранилище, где жрец отыскал глиняную табличку, протянул ее родственнику. На табличке была записана недавно доставленная из Вавилона поэма, нашедшая отклик у всех любителей словесности в Калахе. Называлась она «Праведное слово о несчастном страдальце», ее авторство молва приписывала некоему Сарсехиму, евнуху царя Закира..

– Не с ним ли тебе посчастливилось повстречаться, брат?

Перемена презрения, которое раньше так и сочилось из царского чиновника, на доброжелательный интерес, возродила у Сарсехима надежду с помощью Азии выяснить, какую судьбу готовит ему Шурдана.

Как-то он пригласил чиновника разделить с ним кувшин вина.

После первого трепетного смакования евнух еще раз настойчиво посоветовал Азии держаться подальше от Гулы.

На эти слова Азия ответил так.

– Дело не во мне и не в этой порочной женщине. Если ты полагаешь, евнух, что я поддался на ее чары и изменю своему господину, как поступили похотливые сирийцы, ты ошибаешься. Людям Ассирии не пристало, подобно кроликам, принюхиваться к грязной, порождающей их дыре. Мы воины, и не какой-то заезжей шлюхе учить нас повиновению или безумию. Мы страшны в бою, а не в постели.

– В таком случае, уважаемый, – обратился к нему евнух, – объясни, почему сын великого Салманасара, твой господин и покровитель, отдавая тебе царскую дочь, призвал тебя «быть ассирийцем»?

Чиновник усмехнулся.

– Ты приметлив, евнух, и угодил в самую точку, но я хотел поговорить с тобой о другом. Впрочем, я действительно родом из переселенцев. Моего деда привели из Палестины и поселили под Калахом. Дали землю, ссуду на обзаведение. Дед оказался неглуп и сумел разбогатеть, а отец дать мне образование в эддубе (сноска: Дословно «дом таблички». Так в Месопотамии назывались общеобразовательные школы).

В одном из походов я отличился и был представлен царю. Во время награждения признался царю, что обучен грамоте. Салманасар взял меня в свою канцелярию. Теперь страной управляет его сын, защити его Ашшур. Я всегда верно служил Ассирии, исполнял обязанности сборщика налогов, но сейчас меня заставляют заниматься не свойственным мне делом. Я с усердием выполняю свой долг, хотя не отрицаю – в этой хромой есть что-то занятное.

Он сделал паузу, затем признался.

– В самый захватывающий момент, когда ты воспарил на ней к самым облакам; когда, казалось, и она обрела немыслимые подъемные силы, ты ощущаешь, что это не все и не до конца. Что-то очень вкусное, что-то, – он пощелкал пальцами, – очень чувствительное и пугающее, тебе так и не удалось отведать.

Она знает об этом. Она теребит, она не дает уснуть, она стесняет движения, прижимается, обнимает ногами. Она ведет себя как мягкая и податливая вода и прочный, терзающий холодом лед. Эта женщина, Сарсехим, как эхо. Понимаешь, евнух – хотя, что ты можешь в этом понимать! – когда кричишь в горах, знаешь, что ты крикнул.

Но когда слышишь ответ, это вроде и твой, и не твой зов. Что-то в нем всегда не так. Словно эхо добавляет в него какой-то свой смысл. Так и с этой женщиной. Она сначала робеет и отвечает вполголоса. С каждым разом, с каждой новой попыткой ты пытаешься добиться от нее, чтобы она заговорила в полный голос. Но когда она вскрикнет, ты уже и сам не рад, что добился этого.

Сарсехим резко склонился к нему.

– Ты испытываешь ужас?

Азия кивнул, потом предупредил.

– Я тебе ничего не говорил, евнух.

– А я ничего не слышал, – подыграл ему Сарсехим.

Некоторое время оба молча смаковали вино.

Поставив чашу, евнух спросил.

– Скажи, где в Палестине обитала твоя семья?

– Неподалеку от Мегиддо. Мы жили в деревне, называемой «Бей палкой».

Сарсехим схватил чиновника за руки.

– Как звали твоего деда, Азия?

– Илия.

– Были ли у него братья?

– Да, был младший брат, он жил в той же деревне

– Его звали Азгад?

Азия до боли крепко сжал руки скопца и повторил.

– Его звали Азгад!

– Это был мой отец, Азия.

На глазах у обоих выступили слезы. Они долго плакали, гладили друг другу руки. Потом выпили вина. Потом опять выпили. Доверительный разговор вели до полуночи. Когда стража на улицах три раза прокричала: «В Калахе все спокойно!» – и в доме стихло, Азия разоткровенничался.

Все в стране пошло «наперекосяк». Многие в Калахе, Ниневии, Шибанибе (сноска: Город в Ассирии к северо-востоку от Ниневии) и других городах после победы на западе затаили дыхание. Многие в стране уверены, что спор, кому достанется наследство Салманасара, без крови не разрешится. Надвигающейся смуте много подтверждений – и назначение новым туртаном Шамши-Адада, и вопрос о распределении дани, связанный с пророчеством Набу-Эпира.

– Знай, Сарсехим, – продолжил Азия, – сильные в общинах уже давно начали тайно присваивать земли переселенцев. Теперь, получив известие о недомогании, которое преследует великого царя, они взялись за них особенно рьяно. Вывод пришлых в Ассирию был начат еще отцом нынешнего царя, но только теперь они начали приносить весомый доход в казну. Что взять с коренных ассирийцев?!

Они уже не в силах содержать ни землю, ни вести хозяйство, ведь их заставляют почти ежегодно участвовать в походах. Сильные в городах не прочь наложить тягло на обросших добром пришлых. Они начали приписывать их к общинам, а это означает новые тяготы, налоги в пользу города, ведь царский оброк тоже следует выплачивать в полной мере. Это идет вразрез с пожеланиями царя – я-то знаю! Беда в том, что сильные никогда бы не распоясались, если бы кое-кто не оказывал им тайное покровительство.

– Ты имеешь в виду?..

Азия перебил его.

– Молчи!

После паузы чиновник пояснил

– Я не знаю, кого недоброжелатели имеют в виду. Все почему-то называют какого-то «горшечника». Я даже представить не могу, кто он такой.

– Наверное, «горшечник» тем самым пытается обеспечить себе поддержку со стороны городов?

– Не без этого. Салманасар никогда не давал разгуляться аппетитам сильных, он прекрасно осведомлен – стоит только им почувствовать свою силу, передел власти станет неизбежен. Так бывает всегда – если у кого-то что-то убыло, значит, у другого прибыло. Что будет при новом правителе, никто сказать не может. Сумеет ли он заткнуть глотки знатным в городах? Не знаю. Сейчас его мысли заняты другим.

– Гулой?

Азия вздохнул.

– Для «горшечника» все смертные не более чем пыль под ногами. Гула тоже. Чем она может соблазнить нашего «все видавшего»! (сноска: Так называется знаменитая поэма о подвигах Гильгамеша – «О все видавшем, со слов Син-лике-уннинни, заклинателя»). Не своим же искалеченным телом?! У нее же ребро из спины торчит. Или тем, что в присутствии наследника объявила себя родственницей Эрешкигаль? Шурдан ответил ей, в таком случае я – сын Ашшура. Ее ценность в другом. С ее помощью можно многого добиться.

– Не понимаю, – признался Сарсехим.

– Скоро поймешь.

Он помолчал, затем поинтересовался.

– Скажи, уважаемый, не ты ли сочинил поэму о несчастном страдальце?

– Я, но ты не договорил насчет Гулы.

– И не договорю. Я уже столько наболтал, а о тебе ходят всякие разговоры. Говорят, что ты – вестник несчастья и, где бы ни появился, там начинаются странные вещи.

– Что же в них странного?

– Все идет наперекосяк. Власти начинают казнить и правого, и виноватого.

– Не верь сплетникам. Я своих не продаю.

Они молча подняли бокалы и обнесли ими руки друг друга. Так поступали их предки в Палестине.

Выпили, поцеловались.

Сарсехим спросил.

– Скажи, Азия, как насчет несчастного скопца? Когда Шурдан отпустит меня в Вавилон?

– Насчет тебя ничего сказать не могу, а вот Гула скоро вернется домой, к отцу. Полагаю, ты будешь сопровождать ее.

Евнух даже отпрянул – вот новость так новость!

– Послушай, брат, меня же удавят в Вавилоне, – торопливо заговорил Сарсехим. – Ни Гула, ни ее мамаша церемониться не будут.

– Не беспокойся. Шурдан приказал составить сильную охранную грамоту и вручить ее Гуле, ведь ей придется побывать в Ашшуре у сестры. Другим путем до Вавилона не добраться. Я впишу туда твое имя. А пока ты не согласился бы переписать свою поэму?

– Сколько хочешь экземпляров?.

– Чем больше, тем лучше. Сколько ты хотел бы получить за каждый экземпляр?

– Моя цена – я должен знать, что задумал Шурдан.

– Относительно тебя?

– Относительно всего.

Азия удивленно глянул на евнуха.

Глава 5

Путь выдался долгий, изматывающий, бесконечный – Шурдан распорядился отправить Гулу посуху, на быках, – так что у Сарсехима было достаточно времени, чтобы попытаться отыскать щелочку, через которую можно было выскользнуть из лап «горшечника».

С Гулой он почти не разговаривал. Каждый раз, когда по ее требованию погонщик останавливал быков, и женщина ковыляла в сторону придорожных кустов, Сарсехим объезжал повозку с другой стороны. Впрочем, Гула тоже держалась особняком.

Труся на выданном ему осле, Сарсехим по привычке подсчитывал опасности, ожидавшие его в пути. Первая подстерегала в Ашшуре – караван, направляясь в Вавилон, будь то по реке или по суше, никак не мог миновать древний город.

Вряд ли скифянка простит ему близость к Гуле. К тому же не давали покоя «молодцы из Урука». Мало ли что может взбрести в голову супруге наместника Ашшура, ведь Нинурта получил от Салманасара обещанный титул.

Конечно, можно отбиться от нее, вопя о пощаде, однако евнуха не оставляла подспудная надежда, что в Ашшуре можно будет обойтись и без лицемерного экстаза. По приезду он бросится в ноги скифянке, лизнет пальцы на ногах. Глядишь, этого окажется достаточно, Шами ограничится упреками и угрозами.

Что касается Вавилона, там этот номер не пройдет. В Вавилоне от него мало того, что потребуют раскаяния, еще заставят дать объяснения. Он заранее представил лицо обезумевшей Амти-бабы – почему ты, негодяй, позволил унизить мою дочь? Как допустил, чтобы ее искалечили? Там рассчитывать на милосердие не приходилось.

Одно спасение – вдохновенные стихи о ничтожном человеке, песчинке, камушке на дороге, который исключительно из любви к своему царю после множества подвигов сумел добыть для него сказочную царевну. Главное, разжалобить Закира.

Этим он и занялся в пути.

Сочинялось трудно – слова разбегались. Проверенные сюжеты, основанные на подвигах героев, добывающих для своего царя деву-красу, здесь не работали. Признать в Гуле царскую невесту не позволяли приобретенные ею уродства, но, главное, родственные обстоятельства. На собственных дочерях не женятся даже в поэмах.

Это раньше герои сплошь и рядом брали их в жены, теперь возобладали другие требования – нравственные, а Сарсехим с детства был лишен нравственности, ведь, как известно, нравственность хранится в мужских семенниках, так что ничего нравственного и обнадеживающего в голову не приходило.

Отвлекали также раздумья о самой поездке. Ее тайная цель до сих пор ускользала от евнуха. В том, что Шурдан задумал очередную пакость, сомнений не было. Какую миссию он отвел ему в этой мерзости? Жертвенного козла? Это была самая неблагодарная роль. Где отыскать рычаг, ухватившись за который можно было бы выкарабкаться из пучины?

Ничего более действенного как обратиться богам, на ум не приходило. Он взывал ко всем по очереди – к Мардуку-победителю, своему покровителю Набу, к воительнице Иштар, небесному судье Шамашу. Несколько раз, не жалея серебра, скудно выданного ему за переписанные экземпляры «Праведного слова», приносил в жертву коз и ягнят у придорожных алтарей, требовал справедливости. Требовал того, другого, третьего, например, милосердия и понимания, пока второй разум исподтишка не вразумил – стоит ли?

Справедливость чужда богам, это не их дело. Небожители могут быть грозными, добрыми, требовательными, мстительными и милостивыми; иногда они даже способны быть всепрощающими, но быть справедливыми – это не в их власти. Поступать по правде – исключительно удел смертных. Только совместными усилиями люди могут добиться на земле чего-то похожего на справедливость, и то, если сумеют прийти к согласию.

Сарсехим заинтересовался, потребовал разъяснений, тем более что времени уже было в обрез – впереди, на вписанном в излучину Тигра скалистом холме громоздились стены Ашшура, громадные, прямоугольные, неприступные. Однако голос смолк, затаился. Пришлось расстаться с этой мыслью на полпути.

В цитадели, куда стражники завели повозку, в которой сидела Гула, он сразу бросился в ноги Шаммурамат.

– Это все, что можешь сказать мне? – вполголоса спросила женщина и отодвинулась от докучливого евнуха.

Сарсехим поднялся со ступенек, ведущих ко входу во дворец, деловито стряхнул пыль с колен.

– Да, госпожа, – он протянул ей глиняную табличку. – Здесь комментарии.

Шаммурамат бегло просмотрела охранную грамоту, затем внимательно изучила оттиск ногтя, который оставил на глине Шурдан.

– Это чей?

– Наследника ассирийского престола Ашшур-данин-аплу, – победно отрапортовал евнух.

Хозяйка скривилась и приказала.

– Подожди меня здесь, – затем спустилась к повозке, откинула полог.

Гула сидела на подушках, в белом наряде, тщательно причесанная, надменная. На сестру даже не глянула, смотрела куда-то вверх и в сторону.

Шами приветствовала гостью.

– Теперь ты в моих руках.

Гула, не поворачивая головы, ответила спокойно.

– Ты не посмеешь даже пальцем ко мне прикоснуться. Этот слизняк, надеюсь, показал тебе охранную грамоту?

– Кто из смертных может запретить мне исполнить волю Иштар. Я вправе наградить тебя кнутом и бросить твое тело на съедение бродячим псам.

Сестра резко повернулась, из ее глаз брызнул страх.

– Ты не посмеешь.

Шами закрыла полог. Позвала служанку, громко распорядилась.

– Габрия, в повозке хромая рабыня. Отведи ее туда, где ей пристало находиться.

Из повозки не донеслось ни единого звука. Шаммурамат усмехнулась и приказала.

– Предупреди палача, пусть хорошенько вымочит кнут из воловьей кожи.