– Завтра к полудню.

– Тогда поспеши. У нас много дел.

– Каких? – удивился Нину.

Шами нахмурилась.

– Вчерашних. Ты что, еще не пришел в себя?

На этот раз у Нину уже не осталось времени чваниться победами на западе. Вместе с самыми доверенными воинами был выработан план перехвата гонца, спешившего в столицу из Вавилона.

– Ты уверена, что в этом наше спасение? – спросил Нину.

– Эта наша соломинка. Другой нет. Захвати письмо Сарсехима, в котором он сообщает о высказываниях назначенного Салманасаром посланника в Вавилоне. Постарайся потянуть время. Следи за Шамши, чтобы он не ляпнул чего-нибудь лишнего.

– Это трудно, – признался Нину.

Присутствовавший при разговоре Буря-Партатуи рассмеялся.

– Придержи язык! – пригрозил ему Нину.

На прощание Шами попросила мужа сразу извещать ее обо всем, что происходит в столице. Прежде всего, о здоровье Салманасара.

В Калах Нинурта прибыл после полудня.

Его провели в приемный покой, поместили в дальнем, предназначенном для простолюдинов углу, приставили слугу и предупредили – жди. Он вспомнил слова Шами о скрытой угрозе, и сердце дрогнуло.

До самой темноты, скоро заглянувшей в громадный зал через широкий проем в плоской крыше, к царю шли и шли посетители. По залу сновали придворные евнухи, спальники, дворцовые рабы. Никто не обращал внимания на прежде важного начальника конницы. Даже знакомые писцы обходили его стороной, только Азия отважился кивнуть издали.

Когда рабы запалили факелы, в приемной появился Шурдан. Вокруг царевича сразу образовалась толпа желающих услужить, однако тот, глядя поверх голов, прошел в спальню отца. К полуночи народ начал рассеиваться. К начальнику конницы мелкими шажками приблизился евнух и объявил, что сегодня его не примут. Благородного Нинурту проводят в отведенные ему покои.

Покоями оказалась каморка, в которой едва хватило места для лежанки и стула. В дальней от входа стене узкое оконце или, точнее, бойница, прорезанная в толще стены.

Вид, открывшийся из бойницы, окончательно добил царского гостя. Посреди двора рядком были выставлены колья, на которых красовались останки воинов, уличенных в посягательстве на царскую добычу. Трудно было поверить, что во всем громадном дворце не нашлось другого помещения, в котором храбрый начальник конницы чувствовал бы себя более уютно.

До утра он не сомкнул глаз, прикидывал, в чем виноват, как оправдаться? Неясность обвинения терзала жестче всего. Если речь идет о попытке расправиться с ведьмой, он и теперь не чувствовал за собой вины. По крайней мере, право кровной мести отменено не было, а раз так, он вправе поступать со своим врагом так, как того требовал обычай.

Удивляло другое, за те месяцы, которые царь царей провел в окрестностях Дамаска, его нрав заметно изменился. Правитель стал задумчив, непонятен, много времени, чего раньше никогда с ним не случалось, проводил в обществе умников, забавно рассказывающих об устройстве мира, о темных и светлых его сторонах.

К царю Нинурту повели ранним утром, даже не накормили, как бы намекая, что в отношении опального вояки лишние траты ни к чему.

Весь недолгий путь Нину корил себя.. Как же он просмотрел беду? Зачем положился на Шамши-Адада, бездумно взорлившего после получения высокого поста? Сладкой истомой отозвались в памяти ласки Шаммурамат. Что ж, чему быть, того не миновать.

В спальне, уже прибранной и проветренной, Салманасар, свеженький, с улыбчивым морщинистым личиком что-то выпытывал у Шамши-Адада.

Новоявленный туртан угрюмо оправдывался. Вид у него был не то, чтобы мрачный – Шамши никогда не отличался веселым нравом, но какой-то унылый. Или заезженный. Бледное, как смерть лицо, обрамленное чрезвычайно густой, под самые глазницы, бородой, очень походило на маску.

Нину встал рядом с побратимом, плечом к плечу.

Салманасар упер кулаки в бок, окинул Нинурту суровым взглядом, однако обратился как и прежде – по-родственному.

– Нину, разве дядя не завещал тебе с особым почтением относиться к царскому слову? Разве он хотя бы раз дал повод усомниться в том, что повеление господина – есть высший закон. Его следует исполнять точно и беспрекословно.

Нинурта благоразумно встал на колени.

– Скажи, грозный царь, чем я вызвал твой гнев? В чем причина немилости?

– А ты не знаешь? – неожиданно запросто, вопросом на вопрос, ответил царь.

Он решительно поднялся и по-прежнему молодо, скорым шагом, прошелся по комнате.

Не отводя взора от царя, Нину обратил внимание, что Шамши вроде бы вовсе не воспринимает происходящее. Он как стоял столбом, так и продолжал стоять, даже не пытался проследить взглядом за разгуливающим по спальне повелителем.

Салманасар подскочил поближе, наставил палец на начальника конницы.

Этот жест лишил Нинурту последней надежды. Стоит старикашке шевельнуть пальцем, и через несколько минут его, такого высокопоставленного, знатного, разбогатевшего, взгромоздят на кол. Вспомнилась любимая шутка Салманасара. Каждый раз, присутствуя при казни, он не отказывал себе в удовольствии подойти к несчастному и поинтересоваться – не больно?

Царь словно прочитал его тайные мысли и усмехнулся.

– Увидал себя на колу? Не спеши, на кол всегда успеешь. Сначала ты выложишь, как у тебя хватило дерзости послушаться этого, – он ткнул пальцем в грудь Шамши, – недоумка?

От толчка туртан качнулся, ожил. Во взгляде прорезался едва сдерживаемый ужас.

Нину ответил не сразу – позволил себе отвести глаза в сторону. Совсем не к месту привиделась Шами, вспомнились ее настойчивые просьбы, чтобы он не спешил, говорил обдуманно. Это, прежде всего, касалось обстоятельств, связанных с возвращением Гулы в Вавилон. Об этом же предупреждала и Шами.

Выход один – рискнуть. Если он угадал, и обвинения касаются его распоряжения удавить Гулу при въезде в Ашшур, в этом случае ему есть что сказать. Тогда можно надеяться на спасение. На миг в сознании прорезалась мысль, что Шами все предусмотрела, обо всем позаботилась.

Справившись со страхом, начальник конницы поднял голову и громко повинился.

– Государь! Опора мира!.. Туртан ни при чем. Верь, я никогда не лгал тебе. Я достоин казни, но зачем должен страдать невиновный. Наоборот, твой брат изо всех сил уговаривал меня отказаться от этой глупой затеи. Доказывал, что воля царя – это воля богов, ей нельзя противиться. Твой великодушный брат настаивал – забудь об унижении. Исполни долг, прояви милосердие – это будет лучшей местью всякого рода духам и демонам. Он убеждал меня – как я могу требовать от подчиненных беспрекословного повиновения, если пренебрегаю царской волей.

Пока Нину говорил, глаза у Салманасара медленно теплели. Неожиданно он повернулся и вернулся на ложе. Там занял привычную позу – полулежа, с подоткнутой под бок подушкой.

Стоявший рядом с коленопреклоненным Нинуртой Шамши осмелился переступить с ноги на ногу.

Царь отчетливо хмыкнул.

– Не врешь? – в прежней простецкой манере спросил он.

– Как бы я посмел! – воскликнул Нину.

– Что ж, – улыбнулся царь. – Я рад, что ты сам признал свою вину. Ты будешь достойно наказан.

– Мы с супругой готовы ко всему.

Салманасар нахмурился.

– Только не примешивай сюда Шаммурамат. Она не в пример тебе в точности исполнила мой приказ.

– Но нарушила мой, – отважился возразить Нину.

Царь поморщился.

– Не равняй себя с царями. Тем более с дочерями богини.

– Государь позволит сказать несколько слов в свое оправдание?

Эта просьба вызвала недовольство.

– Забудь об оправдании. Что у тебя?

Нину многозначительно глянул на побратима. Салманасар набросился на брата.

– Что стоишь? Ступай. В следующий раз умей оправдаться как этот… хитрец. В любом случае ты знал об этой дерзости. Сколько раз я напоминал тебе, держи в узде подчиненных, а то не заметишь, как потеряешь голову.

Шамши-Адад неловко поклонился и вышел из спальни.

Царь обратился к Нину.

– Что у тебя?

– Государь, Шаммурамат просила довести до твоего сведения, что кто-то из сильных в Калахе подбивает ее отца на измену.

– Кто?

– Неизвестно. Если господину угодно, он может ознакомиться с письмом известного ему Сарсехима.

– Этот проныра тоже в Вавилоне?

– Да, и как верный пес бдительно сторожит твои интересы, великий царь. В Вавилон его отправил наследник престола. Вместе с ведьмой.

– Какая вера может быть этому пройдохе! У тебя есть что-то более существенное, чем досужие сплетни?

– Нет, государь. Но Шаммурамат дала слово, как только она добудет факты, она тут же примчится в Калах.

– Это вы неплохо придумали. Полагаешь, что до того дня, как Шаммурамат что-нибудь нароет, ты будешь ходить чистенький. Не выйдет. Ступай. Тебя будут судить воины.

Глава 7

Местом проведения народного собрания был выбран парадный двор столичной цитадели.

Здесь, напротив входа в Большой дворец был построен помост, на нем установили поражавшее своими размерами и уродством кресло, в котором расположился Салманасара Кресло было захвачено в качестве трофея в одном из хеттских городов.

По обе стороны от него были выставлены каменные быки-шеду. Священные истуканы пустыми глазницами наблюдали за всяким, кто принимал участие в обсуждении наиглавнейших вопросов существования государства и, прежде всего, о наборе в армию пришлых, согнанных Салманасаром и его отцом Ашшурнацирапалом II со всех частей света и успевших обосноваться на землях Ассирии.

Споров по существу вопроса практически не было. Каждому было ясно, что без вливания свежей крови непобедимое войско Ашшура скоро выдохнется. Сила покинет страну. Разделивший соплеменников вопрос заключался в том, к какой части войска приписывать таких новобранцев.

До сих пор переселенцы считались собственностью царя, ему платили дань, по его приказу собирались на войну. Они считались неполноценными гражданами и призывали их нечасто и не поголовно, только в момент объявления общего сбора. Такое положение дел вызывало возмущение у коренных воинов-общинников, которые были вынуждены почти ежегодно оставлять свои подворья, бросать хозяйства и отправляться в поход.

Хозяйства разорялись, воины обрастали долгами, процентами на долги, процентами на проценты, как курица обрастает цыплятами. Особенно яростно негодовали сильные в городах, обнаружившие, что еще несколько лет и со своих мужиков брать будет нечего. Была в этом вопросе и острая политическая подоплека – чем больше переселенцев обосновывалось на исконных ассирийских землях, тем сильнее становилась царская власть и слабее советы старейшин той или иной общины.

Вторым пунктом повестки значилось утверждение Шамши-Адада в должности туртана. Вопрос о наказании начальника конницы был отнесен напоследок. В царском обвинении было записано – Нинурта-тукульти-Ашшур посмел нарушить царский приказ, касавшийся одной из высокопоставленных особ, приходившейся дальней родственницей великому Салманасару.

До сих пор дела, касавшиеся нарушения воинской дисциплины и святотатственного либо своевольного изменения порядка проведения религиозных церемоний, обычно решались в узком кругу высших должностных лиц государства.

Царь утверждал приговор, и виновные в нарушении приказа чаще всего подвергались смертной казни, однако, принимая во внимание те или иные соображения, нередко к таким проступкам относились снисходительно. Представителей общин извещали о принятом решении и на этом дело обычно считалось закрытым.

Что случилось на этот раз?

Простые воины терялись в догадках – какая причина толкнула царя поставить рядовое, в общем-то, преступление на обсуждение низших? Ранее виновных в нарушении приказа незамедлительно сажали на кол и все дела. К такому порядку привыкли.

Верховный правитель Ассирии, являвшийся также верховным жрецом государства, был вправе выносить на общевойсковую сходку любые вопросы, касавшиеся внутреннего распорядка как армейской так и гражданской жизни, однако странным казалось то, что даже самые близкие к правителю люди не могли ответить на этот вопрос.

Конечно, знатоков и тех, кто выдавал себя за них, хватало и на этот раз. Кое-кто из писцов намекал, будто у владыки якобы были свои планы в отношении Гулы и начальник конницы нарушил их. Командиры из «царского полка» были уверены, что Нину будут судить за какие-то иные прегрешения, о которых знают только приближенные к царю люди.

Менее других этот вопрос волновал тех, кто примкнул к Шурдану. В преддверии схватки за власть от Нинурты все равно следовало избавиться, а кто этим займется и какая причина толкнула царя наказать строптивого наместника Ашшура, все равно.

Только немногие, в их числе Шурдан, понимали, что вопрос о Нинурте, не так прост, как это казалось непосвященным, ведь в своей массе воины были на стороне начальника конницы. Нину любили в войсках, он был храбр и прост в обращении. Посягательство на его жену, на деле доказавшую родство с Иштар и отважно проявившую себя в походе, многие считали откровенным святотатством и вызовом установленному богами порядку, требовавшему платить обидчику оком за око, зубом за зуб.

Если даже Нину и заслуживал наказания, то легкого, словесного, денежного штрафа, например. Кто, кроме Нинурты, мог возглавить конницу, доказавшую свою исключительную полезность для ведения разведки, преследования поверженного противника и обстрела сплоченных рядов врага? Кто, кроме конных отрядов, мог постоянно держать противника в страхе? Кто не давал ему ни минуты передыха?

Это мнение поддерживалось золотом, которое раздавала Шаммурамат, тайно, вслед за мужем прибывшая в столицу. Оставлять Нину один на один с Шурданом казалось ей верхом легкомыслия.

Перед отъездом Шаммурамат имела доверительный разговор с Партатуи-Бурей и его помощником Набаем, которым она могла довериться как самой себе.

– Жизнь Нинурты, моя жизнь и жизнь моих детей в ваших руках. Если вы не сумеете взять Ушезуба живым, если он успеет уничтожить послание или уйдет от погони, можете считать часы, которые отделяют всех нас от встречи со злобной Эрешкигаль. Это говорю я, ваша госпожа, друг и боевой товарищ.

– Мы все сделаем правильно, госпожа, – за себя и за Набая ответил скиф.

Он был спокоен, как бывают спокойны опытные воины, идущие на смерть – выжить я всегда успею, главное, выполнить приказ, а это дело привычное. Почему бы не постараться ради той, кому покровительствует Иштар?

Воины направились к выходу.

– Буря, задержись, – приказала Шами.

Рослый, заметно раздобревший скиф вернулся. Повинуясь жесту госпожи, остановился напротив кресла, в котором расположилась жена наместника.

Женщина долго молчала, пристально разглядывала скифа.

– Я у тебя в долгу, Буря, – наконец выговорила она.

Затем она встала, подошла ближе, заглянула в глаза воину.

Тот отвернулся.

– Ты ничего не должна мне, госпожа. Мне радость быть возле тебя, служить тебе.

– И никакой другой радости ты не желаешь испытать?

– Я не смею. Мне ли мечтать об этом?!

Он попытался отодвинуться, однако Шами, надавив скифу на плечи, заставила его сесть на соседний стул.

– Если все выйдет как надо, обещаю, ты испытаешь радость, о которой ты не то, что сказать – подумать боишься. К сожалению, Партатуи, мне почему-то не верится, что мы выскочим сухими из воды. Мы все сгинем! Все, кроме тебя. Ты должен вырваться! Ты должен спасти моих детей!!

– Это мой долг, госпожа…

– Ах, Партатуи, не надо о долге. Ты все эти годы, исполняя долг, пялишься на меня. Не скрою, мне приятно такое внимание, но наши судьбы никогда не сольются, никогда не смогут стать общими для нас.

Буря вновь попытался встать.

– Я понимаю, гос…

Шами усилием рук заставила его вернуться на место.

1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 ... 50