Он сдержал свое слово, правда, приказал обтянуть содранной с врагов кожей главные ворота Ниневии.

Часть V

Парадный дворцовый зал. Полутьма, разбавляемая светом редких, скупо горящих факелов.

Огромный размытый отблеск с точностью маятника неспешно пробегает по залу, выхватывая из сумеречной мглы два ряда колонн, выстроенных по обе стороны широкого прохода.

Вдали, на возвышении, царский трон, по бокам его два громадных каменных, крылатых быка-шеду. На троне человек с искусно завитой бородой. На голове у него царский венец, надетый на головную, стянутую на затылке узлом, повязку, в правой руке пастырский посох, в левой – царский жезл.

Позади, возле громадного, в рост человека, бронзового гонга, высится чернокожий раб.

Царь поднял руку, и великан, взмахнув шестом, ударил в гонг. Низкий мелодичный звон поплыл по сумеречному тронному залу.

На противоположной стене обозначилась узкая светлая щель. Створки парадных дверей гармонично раздвинулись, с радостью впустили в зал дневной свет. Оттуда к возвышению двинулась процессия. Чем шире раздвигались створки и чем ближе подходили придворные, тем отчетливее вырисовывались отрубленные головы у них в руках. Их несли за волосы, за бороды.

Человек на троне молчал. Не мигая смотрел, как на полу возле помоста вырастала гора человеческих голов. У основания горы расползалась кровавая лужа.

Глава 1

Узнав о победе Шамши-Адада V, первым среди соседних властителей восторг и восхищение выразил вавилонский полководец Бау-ах-иддин.

От имени державного Мардук-Закир-шуми, Бау, фактический владелец Вавилона, ликуя от счастья, поздравил нового ассирийского владыку с победой, поблагодарил за сохранение мира во всем мире, а также подтвердил готовность выполнить любое пожелание «повелителя вселенной». На день с поздравлениями отстал от него царь Арама Хазаил I. Он так и подписался в многословном послании, воспевающем подвиги нового царя, – «твой верный слуга, Хазаил Первый».

Что касается узурпатора из Дамаска, его судьба по, мнению Шаммурамат, должна была решиться позднее, с чем согласились новый царь и Нинурта, а вот к поразительному бесстыдству, проявленному Бау-ах-иддином, в ближайшем окружении царя отнеслись по-разному.

Туртан выразился в том смысле, что смерть на колу слишком легкое наказание для обнаглевшего предателя. Нинурта-тукульти-Ашшур предложил содрать с негодяя кожу и водрузить ее на главных воротах Вавилона.

Шамши никак не прокомментировал предложение побратима и бросил вопрошающий взгляд на Шами. Женщина выразила сомнение – так ли необходимо спешить с местью в отношении зарвавшегося царедворца? Возмущение Нину она охладила ледяным соображением, что не дело начинать великое правление с казни чужого подданного.

– Это исключительное право моего отца. Стоит ли подавать дурной пример сейчас, когда страна еще не успокоилась?

Нину позволил себе в присутствии царя пристукнуть кулаком по столу.

– Бау предал нас в самый трудный момент. Милосердие неуместно. Если мы простим его, как восстановить порядок в стране и уважение к власти?

– Только не пренебрежением к нашим союзникам, – возразила Шами. – Их помощь скоро понадобится нам для похода на север против Урарту. Для нас куда важнее переломить антиассирийские настроения среди сильных в Вавилоне и обеспечить надежный тыл. Казнью Бау мы только добавим масла в огонь.

Шамши-Адад поддержал туртана.

– Если мы простим Бау, как заставить трепетать наших врагов? Мой божественный брат завещал мне постоянно напоминать соседям – пусть они не надеются, что меч ассирийца обойдет их стороной.

Шаммурамат ответила так:

– С кем великий царь желает сразиться во время похода на север? Со сплоченными рядами врагов или со сбродом князей, каждый из которых только и мечтает о том, как бы подешевле сговориться с Ассирией?

– Конечно, разброд в стане врага предпочтительней, – согласился Шамши и погладил бороду.

– Тогда тем более необходимо продемонстрировать, что ты, великий государь, являешься искренним приверженцем законов, источником милосердия и светочем справедливости. Пусть соседи уверятся, что ты всегда готов простить смертного, поддавшегося слабости или неумеренной жажде власти.

– Так оно и есть, – согласился Шамши-Адад.

– Делайте, что хотите, – махнул рукой Нину, – мое дело война. Там ни к чему всякие хитроумные выверты.

В тот вечер решение относительно вавилонского полководца так и не было принято. Ночью Нину попытался убедить жену, что будет лучше, если она во всем будет слушаться его, во всем с ним соглашаться и поменьше вмешиваться в дела мужчин, однако Шами отказалась обсуждать этот вопрос в постели. Нинурта обиделся и ушел в другую комнату.

Выделенные им в Большом дворце апартаменты ранее принадлежали Шурдану, но за эти несколько месяцев по приказу нового туртана здесь был проведен основательный ремонт. Заменили все, кроме львов, охранявших вход в покои наследного принца с парадного двора и привезенных еще Ашшурнацирапалом II из хеттской крепости Каркемиш.

Вот и теперь через проем в стене были видны их головы и мокрые, поблескивающие в свете факелов спины.

Лил дождь, и на царском дворе, где всего несколько месяцев назад недруги Нинурты пытались унизить его опалой, – в широких лужах доброжелательно отражались громадные барельефы на стенах, а также два гигантских, в два человеческих роста, быка-шеду, охранявших вход в арсенал.

Где они теперь, недруги? Кто сможет отыскать их могилы?

Посреди двора также возвышалась стела из черного алебастра, на которой перечислялись подвиги славного Ашшурнацирапала. Рядом, согласно завещания хитрого лиса, Шамши должен был поставить такую же стелу с рассказом о деяниях Салманасара III.

На дворе хватило бы места и для воспевания славного царствования самого Шамши-Адада V. Может, там будет упоминание и о его туртане, который заставил мятежников склонить головы перед царским сиянием побратима. 

Это была сладкая мысль, уместная в момент отхода ко сну.

Некоторое время Нину со стороны с удовольствием наблюдал за оскалившими пасти львами, пока предсонная сладостная истома не омрачилась глупым, на первый взгляд вопросом – почему каменных духов-хранителей всегда и везде выставляют парами? Например, львы перед ступенями, ведущими в его апартаменты, быки-шеду перед входом в арсенал или крылатые быки возле царского трона? 

Вспомнилась знаменитая Дорога процессий в Вавилоне, на стенах которой были изображены вавилонские драконы и ревущие львы. Там каждый дракон по одной стороне крепостной стены обязательно был сопряжен со львом на другой? Они шествуют вечно и всегда по двое.

Диковатые и безумные хетты тоже выставляли в охрану пару чудовищ? Даже развратные сирийцы предпочитают оберегаться от демонов с помощью двух стражей? Почему среди них нет места третьему, пятому божественному духу-хранителю? 

Нину неожиданно зевнул. Успокоил себя тем, что посетившее его недоумение иначе как досужим не назовешь, однако отделаться от родившегося в сердце привкуса тревоги сумел только перебив неуместный вопрос злорадным торжеством – пусть Шами помучается одна.

Он с нескрываемым злорадством погладил свою густую, завитую, заметно подбитую сединой бороду и напоследок бросил взгляд на парадный двор цитадели.

Дождь прекратился, и отсветы факелов, до того расплывавшиеся в лужах, очертились ясно, трепетно, разве что не дымили. Стал явственней треск горевшего дерева, со стороны хозяйственного двора послышался скрип подъезжавшей телеги. А может, повозки, но это разночтение уже не досаждало крепко заснувшему туртану.

Разбудили его перед рассветом, приказали немедленно отправляться в Вавилон. На вопрос, к чему такая спешка и нельзя ли перед отъездом увидеться с побратимом, передавший повеление военачальнику незнакомый царский спальник ответил, что великий государь всю ночь занимался государственными делами и заснул только под утро.

Раб добавил, что теперь во всем дворце не сыскать смельчака, который отважится разбудить владыку. Он и Нинурте этого не советует, так как еще до наступления дня такой храбрец, невзирая на чины и заслуги, может оказаться на колу. 

– Стоит ли проверять на себе, храбрейший? – спросил спальник. – Приказ был отдан в середине ночи. Великий царь не простит промедления.

От подобной наглости еще не совсем пришедший в себя и протиравший глаза туртан лишился дара речи. Между тем молоденький раб с завитыми на макушке волосами, как бы не замечая изумления наместника, снисходительно добавил.

– Если позволишь, храбрейший, еще один совет… Не надо называть властелина вселенной побратимом.

– А-а, ты вот о чем, – откликнулся туртан и направился к спальне жены.

Стражники, явившиеся с царским рабом, преградили путь. Туртан обернулся и удивленно глянул на спальника.

Тот пожал плечами.

– Не велено. Об этом меня предупредили особо. Ты ни с кем не должен видеться. Никто не должен знать, что ты отправился в Вавилон.

– Послушай, как тебя там… что случилось?

– Не знаю, храбрейший из храбрейших. Я сам теряюсь в догадках, а зовут меня Балу.

Нинурта прикинул – Балу, Балу… Это имя ему ничего не говорило. Впрочем, за последние несколько месяцев вокруг Шамши неожиданно появилось множество новых людишек. Среди них были и коренные ассирийцы, знатные и не очень, чужаки-советники, мелкая челядь из пришлых.

Никто не мог объяснить, как они оказались во дворце, кто их нанял – уж, конечно, не сам побратим! – но с каждым днем протолкнуться сквозь их ряды на прием к новому правителю, становилось все труднее и труднее. Сначала такие нововведения никак не касались Нинурты и его жены, теперь, по-видимому, пришел их черед.

Нинурта не был новичком в придворных делах и знал цену поведению слуг. Их отличала подобострастная льстивость перед сильными, презрительное пренебрежение к слабым и откровенная наглость в разговоре с теми, кого подвергли опале.

С той же ловкостью они пользовались ложью, и чем более вызывающим было вранье, чем простодушнее, глядя в глаза, они выкладывали чушь тому или иному царедворцу, тем хуже были его дела. Этот же пронырливый красавчик, без тени стыда утверждавший, что царь всю ночь занимался государственными делами, с небрежной легкостью переступил всякие границы правдоподобия.

Это был знак хуже некуда.

Вечером в поведении царя не было и намека на скорую и неотвратимую опалу. Шамши от природы не умел хитрить, и если бы кто-то во дворце попытался подбить его удалить слишком возвысившегося наместника Ашшура, это невозможно было бы скрыть. Прежде всего побратим начал бы оправдываться, валить вину на других – продажных слуг, наглых рабов, дерзких подданных.

Да мало ли на кого начал бы ссылаться Шамши, но чтобы вот так, спешно, внезапно, с глаз долой – это было невозможно. Ладно, сам Нину был из таких, кто ради дружбы был готов не поверить собственным глазам, но обвести вокруг пальца Шами – как это могло случиться?!

К тому же какими государственными делами мог заниматься Шамши в отсутствии побратима и его супруги?!

Что же произошло ночью, если наглый молоденький раб, вчера не позволявший себе в присутствии туртана рот открыть, сегодня осмеливается давать советы второму человеку в государстве? Кто или что позволило ему вести себя так развязно?

Ответа не было. Его, по мнению туртана, и быть не могло, кроме разве что личной инициативы молоденького негодяя, возомнившего о себе невесть что.

Ну, погоди, ты у меня еще попляшешь!

Тем не менее, одеваясь, Нину лихорадочно старался припомнить все, что хотя бы случайно могло вызвать неудовольствие царя. В их взаимоотношениях не было и намека на скорую опалу. К тому же было непонятно, как совместить внезапный отъезд в Вавилон с подготовкой похода на север.

Шамши не раз доверительно признавался другу, что только Нинурте он с легким сердцем может доверить полки, отправлявшиеся на север. Это были не пустые слова, ведь в Сирии и Палестине тот делом доказал, что умеет водить армию. Это признал даже опытный Салманасар, не говоря о командирах эмук и «царского полка».

Возможно, Шамши не понравилось, что его туртан отказался возглавить поход на Шибанибу? Нину в сердцах помянул супругу, которая, узнав о предложении нового царя, предупредила мужа, что народ Ассирии вряд ли простит уничтожение священного города. Всякий, кто погреет руки на беде сородича, будет трижды проклят.

– Тебе это надо? – спросила она.

Но и тогда между побратимами не легло даже тени неудовольствия. Шамши-Адад с пониманием отнесся к отказу и признался, что ему тоже не по себе от мысли, что придется применить «несаху» к собственным подданным.

– Даже под ложечкой сосет, – открылся Шамши. – К сожалению, ты можешь отказаться, а у меня нет выбора. Многие настаивает, чтобы я дал хороший урок мятежникам.

Неужели раб прав, и вся беда в том, что он по-прежнему называет Шамши побратимом?

Быть того не может, чтобы такой пустяк разрушил многолетнюю дружбу!

Вспомнилась церемония возведения Шамши в сан наместника Ашшура на земле. После того как в калахском храме бога-покровителя побратиму повязали голову священной косынкой, дали в руки посох и царский жезл, тот шепотом приказал своему туртану не забывать о старой дружбе.

Аво время пира в Большом дворе Шамши стоя произнес тост в его честь, затем, осушив кубок, склонился к другу и добавил, что «побратим» в устах Нинурты звучит для него не менее весомо, чем только что прозвучавшее величание «царь великий, царь могучий, царь множеств, царь Ассирии, царь Вавилона, царь Шумера и Аккада, царь четырех стран света».

Одна загадка тянула за собой другую, однако привычка повиноваться оказалась сильнее досужих рассуждений. Нину, положившись на родных богов, на верность, присущую дружбе, на опекаемую богами справедливость, молча позволил натянуть на себя бронзовые доспехи и отправился на хозяйственный двор, где его уже ждала охрана, состоявшая из незнакомых вооруженных всадников.

Для Нинурты была приготовлена не первой молодости кобыла. С первого взгляда туртану стало ясно, что на ней далеко не ускачешь. На таких скакунах только евнухам красоваться.

Туртан удивленно глянул на Балу.

Тот, зевнув, объяснил.

– Эти люди будут сопровождать тебя в Вавилон. Великий царь просил напомнить, что он дает тебе самые широкие полномочия. Ты вправе от его имени казнить и миловать. Великий государь предупредил, что более подробные наставления ты получишь в пути. Главное, это наладить добрые отношения с сильными в городе. Ты должен добиться от Закира, чтобы к началу похода, Вавилон как верный союзник прислал свое войско.

Насчет кобылы он даже не заикнулся.

В пути, убедившись, что приставленные к нему люди не имеют намерения увлечь его подальше в пустыню и там прикончить.

Нинурта немного успокоился. Единственный запрет, о котором, выбравшись за стены Калаха, начальник охраны предупредил Нинурту, сводился к тому, чтобы туртан ни в коем случае не пытался скрыться. Начальник добавил, что в этом случае им дано категорическое указание связать его и доставить в Калах. 

Что касается поездки в Вавилон, начальник охраны признался, что ему совсем не по душе приглядывать за знаменитым военачальником, однако главному жрецу не возразишь.

– Мы люди подневольные, у нас есть семьи. С нами церемониться не будут.

– Ты мог бы намекнуть, – возразил Нину, – в чем причина такого строгого надзора. Я в долгу не останусь.

– Верю, – согласился старший, – только нам самим неизвестно, зачем нам приказали бдительно наблюдать за тобой. Полагаю, все скоро выяснится, а пока, прости…

Он развел руками.

Более Нинурте ничего не удалось выведать. Странным казалось, что эти люди, подчинявшиеся настоятелю храма Ашшура в Калахе и не участвовавшие в боевых действиях (Нину, по крайней мере, никогда не видел их в армейских рядах) как влитые сидели на конях и прекрасно владели оружием.

Когда вдали показались стены Ашшура страх за собственную жизнь немного притупился, однако Азия, вечером догнавший посольство, передал приказ царя, запрещавший туртану под страхом смертной казни останавливаться в родном городе.

– Тебе предписано без промедлении следовать в Вавилон.

– Не имея ни отдыха, ни ночлега? – воскликнул Нинурта. – Взгляни, солнце садится, а Ашшур рядом, полчаса пути.

– Нет, храбрейший, отдохни в шатре, который разбили сопровождающие тебя люди. Сейчас и на воздухе замечательно спится, ночь обещает быть теплой. Великий царь особо наказал, чтобы ты берег себя и заботился о своем здоровье. Твоя жизнь и твой меч скоро очень понадобятся Ассирии.

Они разговаривали ввиду шатров. Сопровождавшие туртана люди толпились поблизости.

– В Вавилоне ты оценишь состояние местного войска, – невозмутимо продолжил старший писец, – и в случае необходимости подготовишь вавилонян к походу на север. Когда получишь приказ, приведешь их в Калах. До того момента тебе запрещено отлучаться из Вавилона.

Азия замялся, потом, как бы невзначай, предупредил.

– Меня предупредили, чтобы я не оставлял тебя без надзора.